Константин Махров - Сердца первое волнение

— Возьмите листочек бумаги, сядьте на первую парту… А вы, Рябинов, идите к доске; пока вы будете рассказывать, Новиков решит задачу № 709.

Дина Ваганова взглянула на Бориса и увидела, что он необычно бледен, а в глазах его — сухой, горячий блеск. Зная, что эта задача трудная, она с тревогой подумала: «Он не справится с ней».

Борис сел за первую парту. Задача была не из легких, но он не испугался: вчера он решал такие же. Решит и сейчас. Только вот безобразие — гудение в голове, тяжесть во всем теле. И почему все предметы в классе расплываются, колышутся? Мысленно он видел ход решения, но тяжелый туман вдруг застилал отдельные звенья в решении; все разрушалось, и надо было начинать сначала. Он пробовал решать и так, и эдак; ерошил волосы, мычал, пыхтел, чтобы заглушить боль; рвал и комкал исписанные листки. Был момент, когда он хотел бросить все и сказать: ставьте «два». Но тут в ушах прозвучало суровое: «Только на линию огня…» — и он снова склонялся над задачей.

Валентина Яковлевна слушала ответ Яши Рябинова; она ходила возле него, исправляла, нервничала:

— Как вы не понимаете таких простых вещей?

Дина следила за Борисом. Ну, ясно, он проваливается. Какое у него дыхание — частое и глубокое. А щеки — из бледных стали красными, воспаленными. Переживает. Необходима помощь — безусловно.

Валентина Яковлевна стучала мелом по доске, указывая Рябинову на его ошибки.

Борис Новиков, напрягая память, хотел во что бы то ни стало найти тот ход решения, который пронесся вчера в его голове. Он закрыл глаза и сидел, покачиваясь и что-то бормоча.

А когда открыл глаза, то увидел, что на его листе лежит голубенький конвертик и рукою Дины выведено: «Б. Новикову». Конечно, это — решение задачи; это она… как и тогда… Взять? Распечатать? Взглянуть — только чуточку? Нет, дудки. На учкоме — стыдил, укорял, а чуть столкнулся с трудностью — и за голубенький конвертик? Лучше двойка — черт с ней! А еще лучше — сделать наперекор всему.

Он швырнул конвертик в парту.

— Садитесь, Рябинов, — услышал он Валентину Яковлевну. — Вы путаете силу тока с напряжением. Если бы вы, пользуясь законом Фарадея, начали с определения силы тока, то пришли бы значительно раньше к правильному выводу.

— Как, как она сказала? — пораженный этим замечанием, чуть слышно воскликнул Борис. — Ведь я же… такую же допускаю ошибку.

Он начал делать все по-другому.

— Новиков, готовы? Пожалуйста, к доске.

— Прежде всего нам необходимо узнать, — начал он торопливо, выйдя к доске, — какова площадь медной пластинки. Это — самое важное, линия огня…

— Что?

— Простите… (Что это я? Обалдел!)

Щеки его пылали.

— Вы здоровы, Новиков?

— Странный вопрос! — возмутился Борис. — Конечно, здоров. Сердце, как дизель… (Зачем это я про сердце?) Количество электричества, отложившееся…

Он довел решение до конца.

— Садитесь. — Валентина Яковлевна снова оглядела Бориса, на этот раз весьма внимательно. — Садитесь. Что-то вы сегодня… В общем — четыре.

Он не слышал, что было еще на уроке, сидел, положив голову на руки, ничего не видя.

В перемену он услышал:

— Боренька! Светлый луч моего существования!

Он почувствовал, как на плечо его легла рука Дины.

— Ты замечательно отвечал. Потрясающе!

И, нагнувшись к самому уху, она спросила озорно:

— Голубой конвертик… сыграл свою роль, да? А ты говорил!

— Конвертик? — вспомнил Борис. — Нет. Вон посмотри…

Дина кинулась к первой парте и достала из нее конверт.

Он был не распечатан.

Недоумевающая, со смутным чувством какой-то вины она подошла к Борису.

— Значит… — подняла она руку, чтобы потрогать колечки, — ты сам?

Он укладывал книги в портфель.

— Сам. Я, Дина, не могу… — ответил он. — Я… домой. Ты принеси мне… что зададут.

— Погоди… Зачем? Что с тобой? — не в шутку встревожилась Дина и прикоснулась к руке Бориса. Его рука была огненной.

— Борька, ты же… болен!

…Он вернулся в школу дней через десять, перенеся токсический грипп. Был он довольно бледен и худ; но глаза светились яснее, всматривались во все глубже, пристальнее. Он не был мрачен, как перед болезнью, но и не был таким разбитным, таким беспечным малым, каким был раньше; на всем облике его была печать просветленности, а брови, несколько приблизившиеся друг к другу, и губы, плотнее сомкнувшиеся, говорили о большой работе ума. И Дина — показалось ему — была как будто немножко другой; она словно смотрела в себя, раздумывая, все ли там ладно. И, конечно, она была для него и лучше, и милей.