Ульф Старк - Чудаки и зануды

Я тихонько кашлянула.

Трясогузка обернулась и вопросительно посмотрела на меня:

– В чем дело?

– Это я, – промямлила я. – Вот пришла.

Учительница уставилась на меня, как на этакого палочника, которого трудно отыскать среди веток и сучков. Глаза за стеклами очков блеснули. Она узнала меня!

– Симон! – охнула Трясогузка.

– Точнее, Симона, – сказала я.

– Что? – переспросила учительница.

– Меня зовут Симона, – повторила я. – Я не мальчик, а девочка.

Трясогузка совершенно растерялась. Краска медленно заливала ее лицо. Остальные тоже не знали, что и думать, только неуверенно улыбались. Решили, видно, что это новая забава, розыгрыш, шутка.

– Это уж слишком, – заявила учительница, словно убеждая саму себя. – Пошутили, и будет. Ясно?

Да, не так-то просто получается.

– Я не шучу. Мне очень жаль, но это правда.

– Иди-ка домой, переоденься в нормальную одежду и смой краску с лица! Я уже устала от твоих вечных розыгрышей. Слышишь, Симон?

Трясогузка снова побледнела. Лицо приобрело болезненно-желтый оттенок, голос срывался.

– Симона, – поправила я.

Анна выудила своего палочника из банки и посадила на ладонь.

– Мне продолжать? – спросила она.

– Нет! – крикнула учительница.

Анна не привыкла, чтобы на нее кричали. Она вздрогнула, драгоценный питомец не удержался и, пролетев по накаленному страстями воздуху, приземлился на рукаве у Мурашки, которая никак этого не ожидала. Как и все, она целиком была поглощена перепалкой между мной и Трясогузкой. От испуга Мурашка махнула рукой, и бедный палочник снова отправился в путь, чтобы на сей раз приземлиться в сложной прическе учительницы.

Трясогузка не издала ни звука. Она замерла, словно аршин проглотила. В волосах, как этакая необычная заколка, сидел, свесив тоненькие паучьи лапки, странствующий палочник. В любой момент он мог выпустить вонючую жидкость прямо Трясогузке в прическу. Учительница так напугалась, словно в волосах у нее был скорпион.

Моя мама тоже боится пауков. А вот я никогда не боялась насекомых, поэтому подошла, осторожно вынула палочника из волос Трясогузки и сунула его в банку, которую Анна поставила на кафедру.

– Мне очень жаль, – сказала я Трясогузке. – Вечно так случается. Я не виновата. Просто само так выходит, понимаете? Помимо моей воли. А теперь я ухожу. И все же я девочка, правда.

Учительница была так потрясена, что я невольно погладила ее по щеке.

– Не сердитесь, – улыбнулась я. – Все уладится, вот увидите.

Я чувствовала себя взрослой, утешающей маленького ребенка.

– Могу подтвердить, она девочка, – вдруг громко сказал Исак.

Все обернулись. А он покраснел как рак, словно сболтнул лишнее.

– Девчонка! – простонала Катти. – А-то я в нее влюбилась!

Тут даже Трясогузка не сдержала улыбки.

– До встречи! – крикнула она мне вдогонку.

Я так устала, что едва не свалилась с велосипеда, когда съезжала на дорожку к дому. Сказывалась бессонная ночь. Мне казалось, я не спала целую неделю. Но теперь вся эта свистопляска позади. Теперь я стану примерной тихоней, на которую никто и внимания не обратит, которую все оставят наконец в покое, и единственной моей странностью останется лишь мое имя – Симона. Я буду примерно сидеть на уроках, правильно отвечать почти на все вопросы, и никто меня больше ни в чем не обвинит. Курение тайком и шайка из сарая останутся в прошлом. Может, иногда я буду ходить с Исаком в кино, сжимать в темноте его руку и чувствовать его прохладные губы.

Ничего из этого не выйдет!

– Рррр! – послышалось вдруг где-то под ногами.

Я едва не упала, споткнувшись о что-то большое и лохматое, растянувшееся у нас на крыльце. Чудовище бросилось на меня. Косматая грязная зверюга уперлась лапами мне в грудь, повалила в жужжащую пчелами клумбу, тыкалась вонючей мордой мне в лицо, шершавым языком слизывала тушь и помаду, а в довершение всего повернулась и шлепнула меня по уху блохастым хвостом.

Килрой! – завопила я. – Неужели это ты, гадкий помоечник! По каким свалкам ты скитался, что так воняешь?

Пес не отвечал. Я глазам своим не верила. Как же он прожил целую неделю? Где добывал еду? Где спал холодными, промозглыми, страшными ночами? И все-таки это был он, пусть и мало что осталось от его прежде снежно-белой блестящей шерсти и легкой элегантной походки.

Я каталась с ним по траве, зарывала руки в грязную свалявшуюся шерсть, а пес тявкал, рычал и вилял хвостом от радости и гордости, что отыскал-таки нас в Чоттахейти. Потом мы ворвались в дом.