Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Женщина, благоуханная, как цветущий луг, красотка в паутине кружев, дева, сотканная из света и зари, самка с кошачьими движениями, стройная, как библейские прелюбодейки, чужестранка мимолетного очарования, русалка в водяных лилиях, хищница с фосфоресцирующими зрачками, девчонка с гор, похожая на цветок кактуса, пастушка, розовая в одеянии невесты, прачка в мятой карминной юбке...

Лица святых и дьяволиц, очи, раскаленнее солнца... Ах, бежать, пока не прожгли меня насквозь очи, подобные и полудню и полуночи одновременно, в месяц любви, - а скажи, который месяц - не месяц любви? Кто б ни была ты праматерь греховного наслаждения, целомудренная святая или наложница дьявола, - только баюкай меня в своих объятиях...

Страх сдавил горло Мигеля - вспомнились слова Трифона:

- Вам, дон Мигель, незнакомо это зло во всех его обличиях. Зло лжи, нечистоты, прелюбодеяния - все эти виды зла, скрываясь за красивыми масками, подкрадываются к вам со змеиной хитростью, пока не проникнут к сердцу невинного, и тогда жалят внезапно. Ужасно зрелище человеческих теней, разлагающихся в страстях и пороках. Плоды, еще не успевшие созреть, но уже насквозь изъеденные червями...

Ночь чернеет, и старится, и тлеет за окнами, лишь сквозь щели жалюзи порой прорывается лунный луч. Мигель встал, отворил окно, смотрит в ночь. Тогда тоже была ночь; похожая на эту, и Мигель с ненавистью смотрел на жилистую, тощую шею Трифона, на его выступающие лопатки и костлявые руки, сложенные для молитвы.

- Я взываю к вашему благородному происхождению, дон Мигель, - возвысил тогда свой голос Трифон, - взываю к вашим высокорожденным предкам, среди которых были благочестивейшие из мужей, и прошу - нет, заклинаю вас - не обращайте взгляда своего на женщину...

И сейчас Мигель шепчет в ночь:

- Клянусь вами, священные книги пророков и евангелистов, что хочу избежать соблазна. Дай же силу мне, господи!

Он снова ложится и мечется на ложе без сна. Но образ упорно возвращается к нему. Улыбка, ровный ряд зубов, алость губ, туфелька, грудь под крылом веера... Женщина.

Имена звезд не так прекрасны, чтоб служить вам эпитетом, о женщины, вы, что веками проходите сквозь зрачки юношей, не познавших любви.

Зачем дал ты мне воображение, господи?

Ночь вихрится над висками юноши, подобно смерчу, и голос ее звучит погребальным хоралом.

Потом тьма затопляет все.

Над черными водами носится бог. Вокруг его мрачного лика вьется дьявол в образе нетопыря.

Черные глади мертвых вод - и бог и сатана.

- Что вам от меня надо? - в тоске вопрошает Мигель. - Что должен я совершить? Каким должен стать?

"Все в меру!" - отвечает голос, суровый и звучный.

Но другой голос, исполненный неги, подсказывает юноше откровение святого Иоанна:

"О, если бы ты был холоден или горяч! Но... ты тепл..."

* * *

В большой зале севильского дворца дона Томаса пылает сотня свечей.

Семнадцать бледных лиц в золоченых рамах, семнадцать предков изнывают здесь за спущенными жалюзи, в вечном сумраке. Семнадцать столпов рода, семнадцать пар рук, обагренных кровью в захватнических войнах, семнадцать вельможей, живших в роскоши, созданной потом их вассалов и рабов.

Мигель вместе с родителями переходит от портрета к портрету.

- Твой дед, дон Хайме Маньяра, и бабка твоя, донья Рокета, - показывает дон Томас.

- Дон Хайме, - припоминает Мигель рассказы отца, - да, беспокойный, мятущийся дух, вечно в седле, вечно в бою...

- Другой твой дед, мой отец, - говорит донья Херонима, - дон Хулио Анфриани, и мать моя, Изабелла Баттальони-Вичентелло из Кальви на Корсике.

- Тот самый дон Хулио, который похитил Изабеллу из монастыря, убив придверника...

- У корсиканцев и испанцев горячая кровь, - быстро перебивает Мигеля мать. - Но оба равны в одном: превыше всего они чтят бога и бдительно берегут свою честь.

Рядом - портреты трех братьев дона Хулио: Педро, Антонио Педро и аббат Хуан Батиста. Три лица, говорящие о том, чем они жили: кровь, приключения и снова кровь.

А вот и прадеды: дон Тиберио Маньяра и супруга его Антония Педруччи, мессер Терамо Анфриани и его благоверная Сесилия Касабьянка ди Монтичелло.

Затем ряд других предков, Джудиччо ди Лека с Анной Маньяра, Франческо ди Лека, Адриано ди Лека и - великий Никколо Анфриани, граф Чинарка, в котором сходятся линии обоих родов - Маньяра и Анфриани Вичентелло-и-Лека.

Против входа висит изображение основателя рода: вот он, могущественный граф Уго Колонна, из римского княжеского рода Колонна, прославленный полководец, который, посланный папой Стефаном IV, изгнал в 816 году сарацин с Корсики.