Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Говорите без околичностей.

- За восемь лет, прошедших с той поры, когда из Маньяры был удален монах Грегорио, мое влияние на дона Мигеля значительно упрочилось. Я овладел им. Укротил его страсти и прихоти. Он полностью в моей власти. Он мой.

- Наш. - В голосе сверху прошелестело недовольство.

- Смиренно прошу прощения. Вашему преосвященству известно, что я думаю только о святой церкви.

- Продолжайте.

- Труд был немалый. Потребовалось огромное терпение, ибо у дона Мигеля пламенная кровь.

- Не достаточно ли будет толчка, чтобы все ваш" труды рухнули?

- Нет, ваше преосвященство. Я задел его ядро. Добрался до корней юной души. В ближайшие дни, как известно вашему преосвященству, дон Мигель переедет из Маньяры в Севилью и запишется на "artes liberales"*, на двухлетний курс философии, как то необходимо перед изучением богословия. Все совершается в согласии с торжественной клятвой ее милости сделать сына священником.

______________

* Свободные искусства (лат.).

- А Мигель?

- Подчинился желанию матери и моему, ваше преосвященство. Я твердо убежден, что в свое время святая наша церковь сможет похвалиться тем, что последний отпрыск рода Маньяра станет служителем божиим и что...

- Договаривайте!

- И что несметные богатства Маньяры перейдут к нашей святой церкви.

- До начала изучения богословия еще два года, - скептически прозвучал голос сверху.

- Бдительность моя не ослабнет и в эти два года. Наоборот, я удвою усилия, ваше преосвященство. Я горжусь своей миссией и тем, что ваши уста повелели мне принять ее.

- Вы ревностный сын церкви и член Иисусова братства, Трифон. Мы этого не забудем.

Голос у подножия трепещет от волнения:

- Все для вящей славы и могущества божия, ваше преосвященство...

- Теперь - некоторые подробности о вашем питомце.

- Слушаюсь, ваше преосвященство. Среда была подходящая. Дон Томас не вникал в воспитание сына, а ее милость поддерживала мои старания. Мигель не выходит из дому, кроме как на прогулки со мной. Я погасил в нем человеческие желания, заморозил его кровь, а его честолюбие поддерживаю в желаемом для меня направлении.

- Как это он принимает?

- Для юноши двадцати двух лет - с поразительным послушанием. Мне кажется, я лишил его собственной воли.

Трифон замолчал. Голос сверху спросил:

- И все же есть какое-то "но"?

- Никакого, ваше преосвященство. Меня заботит только, что Мигель подвержен резким переменам.

- А! Подробнее об этом.

- Еще на последней аудиенции я сообщал вашему преосвященству, что этот молодой человек то немногословен, даже молчалив, то исторгает молитвы с такою страстностью, что я не могу определить, молится он или кощунствует.

- И так до сих пор?

- Постоянные перемены, ваше преосвященство. Дон Мигель пугает меня скачками настроений, сменяющихся мгновенно. То он тих, то неистов. То он словно изо льда, то вдруг пылает, как лучина. Сейчас полон смирения, а через минуту вспыхивает, как все вспыльчивые и страстные люди.

- То свойство юности. Два огня раздирают его душу. Плоть и дух - давняя распря. Ваше дело свести оба эти течения в единый ток.

- Я выполню это, ваше преосвященство, насколько хватит сил. Но я обязан упомянуть еще об одном признаке, весьма благоприятном. Дон Мигель необыкновенно серьезен. Пустые разговоры чужды ему, он ненавидит веселье и смех - пожалуй, он даже не умеет смеяться...

Зашуршали шелк и парча балдахина.

Трифон не осмеливается поднять глаза, он только боязливо напрягает слух, стараясь понять, что означает это движение - одобрение или недовольство. Но вот сверху раздался голос, и голос этот выдает улыбку удовлетворения:

- Вы стянули путами эту молодую душу. Теперь умножьте ваши усилия. Город полон соблазнов для молодого человека. Ступайте же с нашим благословением.

Золотые кисти блеснули в полумраке покоя, описывая вслед за холеной рукой знамение креста.

Трифон, низко склонившись, пятится к двери и выходит.

- Вы в милости, падре Трифон, - говорит ему в передней церемониймейстер архиепископа. - Даже аббатам и епископам не уделяет его преосвященство столько времени.

Трифон, переполненный запретной гордостью, вышел на солнечные улицы Севильи.

* * *

Через спущенные жалюзи проникают лучи лунного света, и по ним соскальзывают образы из Песни Песней Соломона.

Зачем дал ты мне воображение, господи?

Тени преображаются в девичьи тела, нежные, гибкие...

Женщина. Бледные лики святых, обжигающие линии бедер, уста, голубиный голос...