Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Я пришел навестить тебя. Взглянуть, как тебе живется. Спросить, счастлив ли ты здесь. Сказать, что честно управляю твоим имуществом...

- Верю.

И больше Мигель не сказал ничего.

Альфонсо поклонился, молча обнял его и пошел к выходу. Под ногами его промелькнула какая-то тень.

- Что это было?

- Крыса, - ответил Мигель.

Альфонсо передернуло от отвращения, он обернулся.

- Ты ли это, Мигель, граф Маньяра?

- Нет, - спокойно откликнулся тот. - Давно уже нет. Ныне я просто брат Мигель, друг мой.

Альфонсо взбежал по ступенькам и, вырвавшись на солнце, с наслаждением потянулся, вдохнул воздух, напоенный ароматом садов, запахами реки и оливкового масла.

Мигель остался на пороге склада, снисходительно глядя на этот жест облегчения. Потом резко захлопнул дверь, преграждая доступ живительному свету, благоуханиям, воздуху и, поспешно вернувшись к больным, сел возле Даниэля.

Тот поднял на него глаза, мутные от страданий, взял его руку и, прежде чем Мигель спохватился, поцеловал ее.

- Спасибо, брат, за все... Бог вознаградит тебя.

До чего же тепло и мягко звучит слово благодарности - до чего же оно иначе звучит, чем слово проклятия!

Губы нищего Даниэля - ему едва ли тридцать лет от роду - тихо шевелятся в молитве, прядут слабенькую нить, что связывает жизнь со смертью, и пожатие руки его, не отпускающей руку Мигеля, бессильно.

Этой слабой рукой привлекает он Мигеля к себе, приподнимается на ложе и, обратив к нему молящий взор, шепчет:

- Ближе, придвинься ближе, брат!

Мигель склоняется к нему, но ему страшно смотреть в сухие глаза больного, и он отводит взгляд и гладит умирающего по лицу.

- Чего тебе хочется, Даниэль?

- Хочется жить... И еще спросить хочу. Любил ли ты когда-нибудь?

- Любил, - тихо отвечает Мигель.

- Это ведь так прекрасно - любить, правда, брат?

- Да, Даниэль.

Молчание; дыханье больного хрипло, учащенно, и явственны шорохи в легких - так шуршит кукурузная солома.

- А меня, брат, никогда никто не любил, - шепчет чахоточный. - Никто ни разу не взглянул на меня ласково, не улыбнулся, не погладил... Вот только ты...

Мигель с усилием проталкивает слова сквозь выжженную пустыню горла:

- Нельзя так говорить, друг мой. Кто-нибудь все-таки любил тебя, просто ты, быть может, не знаешь. Твоя мать...

- Нет, нет, даже она... Она любила моего младшего брата. Меня - никто не...

- Но бог...

Даниэль взглядом пресек слова утешения. Взгляд этот мягок, полон грусти, но в нем - целое море укора.

- Бог придавил меня к земле болезнью, едва я родился. Он уже тем обидел меня, что позволил появиться на свет. Это - не любовь.

Голова Даниэля беспомощно откинулась.

- А сам ты... - Мигель в растерянности пытается отвлечь его от обвинения. - Сам ты любил?

- Да! Она была бледная и печальная, простенькая, как цветок в поле. Я целые годы думал только о ней. А когда я ей сказал, она надо мной посмеялась...

Грудь дышит труднее, и глаза, в которых уже отражается иной мир, медленно закатываются.

- Меня никто не любил... Ни люди, ни бог... и теперь я иду... а не знаю куда... Хочу жить...

Мигель опустился на колени и горячо заговорил ему в самое ухо:

- Не бойся, Даниэль, не бойся ничего! Все будет, будет и любовь... Ты только поверь мне, Даниэль, поверь! Ты будешь жить!

Предсмертная судорога искривила губы несчастного, глаза мутнеют. Он выдыхает с последними вздохами:

- Конец... Не будет... ничего...

- Любовь придет к тебе, Даниэль! Любовь будет всегда! Тебя ждут объятия той, которую ты любил. И ты поймешь, что она была создана для тебя. Встретишь ее, и она улыбнется тебе, за руку возьмет, и пойдете вы рядом... Найдете маленький домик, обнесенный высоким забором, и вступите в него, и будете счастливы, потому что, Даниэль, нет ничего выше любви, ей же нет пределов...

А Даниэль уже не слышит, Даниэля нет, только лицо его улыбается.

Смолк восторженный голос Мигеля, но весь подвал все еще наполнен им. Отзвучали слова, но все еще отдается эхо от стен; их страстность клокочет прибоем жаркой крови, водой в котле над огнем, и словно бы запахом серы веет от раскаленных уст.

Бруно с трудом поднял голову, измученным взглядом обвел мертвого соседа и с изумлением поднял глаза на губы Мигеля.

Мигель поцеловал умершего в холодеющие губы и выпрямился. И тут встретились его глаза с изумленными глазами Бруно, и вспомнил Мигель, что говорил умирающему. Смысл каждого слова вдруг дошел до него, и Мигель побледнел. Пав на колени, он зарыдал, приникнув щекой к щеке мертвого, который при жизни никогда не знал любви.