Иван Лазутин - Суд идет

Фитюньков молодо подскочил на своем стуле и весело бросил в зал:

— Итак, товарищи, поступило одно предложение, голосуем: кто за то, чтобы… — Как заученный параграф, Фитюньков повторил то, что он в течение всего схода произносил уже двенадцать раз.

Мало рук поднялось в зале. Головы многих низко опустились, скрываясь за спинами впереди сидящих.

Левая бровь Кирбая круто изогнулась и нервно подскочила вверх. Встав в полный рост, он принялся вглядываться в тускло освещенный зал. Все больше и больше рук тянулось над головами сидящих перед сценой.

— Дружнее, дружнее… — улыбаясь, подбадривал Кирбай. Наткнувшись на кого-то взглядом, он мягко подался вперед, склонившись над столом. — А что-то я не вижу вашей руки, товарищ Еремин? Или вы против общей воли схода?

Дождавшись, когда рука Еремина нерешительно поднимется над головой, Кирбай обратился к председателю:

— Прошу, считайте голоса.

Фитюньков несколько раз принимался считать, но всякий раз сбивался со счета. Кирбай понял, что голосует меньше половины схода.

— Прошу опустить руки! Кто против?

Не поднялась ни одна рука.

Не дожидаясь, пока кто-нибудь посмеет выступить против его предложения, он заспешил.

— Против нет. Кто воздержался?

Не было и воздержавшихся.

— Итак, товарищи, сход единогласно постановил: гражданина Цыплакова вместе с семьей выселить с территории района. Приступаем к последней кандидатуре. Председатель, ведите, пожалуйста, собрание.

Точно ножом располосовав напряженную тишину зала, у печки в голос заплакала женщина в цветастом платке. Это была жена Цыплакова. Ее тут же, поддерживая за руки, вывели.

Дмитрий чувствовал, как зал в какие-то десять последних минут был точно наэлектризован. Видел он также и то, что каждый из тех, кто поднимал руку за предложение Кирбая, поднимал ее неохотно, стыдливо склоняя голову, точно стараясь, чтоб руки его не заметил сосед.

— Итак, товарищи… — Это «Итак, товарищи» у Фитюнькова стало словно запевкой в начале каждого предложения. — Приступаем к обсуждению последней кандидатуры. Бармин Герасим Иванович, уроженец деревни Каневка Ланского района. Год рождения одна тысяча девятьсот десятый, беспартийный, в настоящее время проживает без определенных занятий в районном центре, имеет судимость за сопротивление властям…

Перебирая на столе бумажки, Фитюньков сделал передышку, в течение которой он успел налить из графина в стакан воды и поставить на трибуну.

— Об этой кандидатуре, товарищи, несколько слов могу сказать лично я. Знаю я гражданина Бармина давно. Раньше он пользовался неплохим авторитетом, участник Великой Отечественной войны, но за последний год Бармин своим поведением позорит высокое звание советского гражданина и ведет паразитический образ жизни. К тому же систематически пьянствует и буянит. Будучи в нетрезвом состоянии, он не один раз пытался подрывать авторитет руководящих работников района. Несмотря на то что я, как председатель сельсовета, сам лично неоднократно указывал Бармину на его безобразное поведение и призывал вести себя достойно и работать, как работают все советские граждане, в ответ на мои слова Бармин подрывал и мой авторитет. Год назад Бармин вступил в незаконную сделку с бывшим председателем колхоза «Красный путь». Председатель недавно снят за пьянку и моральное разложение, а также за разбазаривание колхозных угодий. Путем подкупа председателя колхоза, а можно сказать за водку, Бармин накосил себе шестьдесят центнеров сена на Волковом займище, которое было предназначено для районного отдела МГБ.

Свою речь Фитюньков читал по бумажке, но смотрел в нее редко: очевидно, заучил почти наизусть.

— Гражданин Бармин к тому же буян и первый в селе скандалист. Есть жалобы от соседей, которых он в пьяном состоянии беспокоит по ночам. Ввиду этого я считаю, товарищи, что гражданин Бармин вполне подходит под действие Указа и подлежит административной высылке. Надеюсь, других предложений нет?

Жена Герасима Бармина сидела с бледным, как навощенный пергамент, лицом. Она не сводила взгляда с Кирбая. А он, словно не замечая никого в зале, равнодушно смотрел поверх голов сидящих. Однако в этом его видимом спокойствии Шадрин читал затаенное опасение: как пройдет последнее голосование? Во время обсуждения Цыплакова Кирбай уже почувствовал, что зал может по-бычиному упереться и тогда уже ничем его не сдвинешь с места: ни нажимом, ни увещеванием.