Иван Лазутин - Суд идет

В переднем углу, у печки, обитой черной жестью, сидели две женщины. Одна из них, та, что постарше, приглушенно рыдала, пряча в цветастый платок распухшее от слез лицо. Другая из последних сил крепилась, чтоб не расплакаться. Слезы подступали к горлу, она старалась их проглотить и после каждого глотка этой горькой горечи только выше поднимала свою красивую голову, гладко расчесанную на пробор.

— Вот он, Гараська, слева второй, — с дрожью в голосе произнес Филиппок. — Чернее земли…

— Я его узнал, — глухо отозвался Дмитрий, не спуская глаз с Герасима. — А кто это у печки сидит, рядом с той, что в цветастом платке?

— Нюрка моя, ай не узнал?

— Узнал. Так только спросил.

— И чего ее принесло сюда? Не бабье это дело.

Посредине сцены за длинным столом, на котором стоял графин с водой, начал располагаться президиум схода. Первым к столу ныряющей походкой подошел председатель сельсовета Фитюньков. Вытащив из кармана колокольчик, он взглядом окинул зал, положил колокольчик рядом с графином. Следом за ним из-за занавеса вышли председатель райисполкома, прокурор, Семен Реутов. Последним показался Кирбай. Расселись.

Шепоток, приглушенно носившийся в зале, смолк. Двести пар глаз неподвижно остановились на пятерке за столом, накрытым зеленым сукном.

Зачем Фитюньков позвонил в колокольчик — было никому не понятно. Очевидно, по всосавшейся в кровь привычке, выработанной на шумных заседаниях и собраниях. В зале и без того стояла такая душная тишина, что через открытую дверь слышно было, как где-то неподалеку от крыльца клуба утробно хрюкала свинья, подзывая повизгивающих поросят.

— Товарищи, сельский сход считаю открытым! — Фитюньков откашлялся в кулак и осмотрел зал. — На повестке дня один вопрос. Знакомство с Указом Президиума Верховного Совета СССР о выселении нетрудовых элементов в малонаселенные места Востока и Севера и обсуждение кандидатур, подпадающих под действие Указа. Для зачтения этого исторически важного документа слово предоставляется председателю райисполкома товарищу Агафонову.

Агафонов тяжело поднялся из-за стола и подошел к маленькой трибунке, на которую Фитюньков предусмотрительно успел поставить стакан с водой. Не торопясь, он надел очки. Читал медленно, время от времени астматически тяжело дыша. Лишь изредка прорывавшиеся задавленные всхлипы плачущей женщины в цветастом платке нарушали тишину замершего схода. В средине чтения Агафонов остановился: свинья с поросятами подошла к дверям клуба и, задрав морду, смотрела в зал. Агафонов метнул гневный взгляд в сторону председателя.

— Безобразие!

Пригнувшись, Фитюньков поспешно прошмыгнул между рядами и скрылся за дверью. Через несколько секунд с улицы донеслось хрюканье убегающей свиньи и писк поросят.

По лицам скользнули улыбки.

Фитюньков вернулся на свое место и как ни в чем не бывало принялся перекатывать в ладонях колокольчик.

Агафонов закончил читать, сел на свое место и вытер платком вспотевший лоб. Вид у него был такой, точно он собирался сказать: «Все, что мог, я уже совершил».

Пока читали Указ, Дмитрий следил за лицами в президиуме. Благодушный Кругляков послал Кирбаю две записки, на которые тот отвечать не стал, а только лениво кивнул головой. Семен Реутов не сводил глаз с тех четырнадцати, что сидели на низеньких скамьях за барьером, почти у самых ног президиума. Многих из них он знал в лицо. За последние четыре года ему не раз пришлось исколесить район вдоль и поперек. Проводил в деревнях десятки собраний, часто читал лекции, доклады. Особенно внимание его привлек узкоплечий мужичонка, крайний справа. В нем он интуитивно чувствовал неплохого человека.

«Откуда я его знаю? Что его привело сюда?» — думал Семен, силясь вспомнить его фамилию. Но так и не припомнив, он написал записку Агафонову. На том же клочке бумаги председатель райисполкома крупно вывел: «Цыплаков. Из Толмачевки».

Теперь Семен отчетливо вспомнил подробности знакомства с Цыплаковым. Это было полтора года назад, зимой. Цыплаков вез его в район. Дорогой их застиг такой буран, что они чуть не заблудились и не замерзли. Семен был в военной шинелишке и в сапогах. Если бы не тулуп Цыплакова, которым укрылся окоченевший Семен (сам Цыплаков остался в потрепанной телогрейке), то вряд ли вернулся он живым и здоровым из этой командировки.

Шадрин смотрел на Семена и видел на его лице растерянность и виноватость. Районный прокурор Глушков производил впечатление умного, с безупречной совестью человека. Такие люди внушают доверие с первого взгляда. Прямой открытый взгляд его не скользил по головам присутствующих в зале. Если он останавливался на ком, то задерживался надолго.