Иван Лазутин - Суд идет

Сашка вышел на улицу. Накрапывал редкий крупный дождь. У ворот райисполкомовской конюшни в конском навозе возились ершистые воробьи. Две вороные лошади были привязаны к коновязи. Всхрапывая и пофыркивая нежными губами, они с хрустом жевали овес, засыпанный в корыте.

На деревянных приступках райисполкома сидел Васька Чобот. Поеживаясь от увесистых капель дождя, он втягивал свою сивую голову в худенькие плечи и раскосо смотрел куда-то вдаль, мимо конюшни. Остальные ребятишки разошлись, их разогнал дождь.

— Пойдем, Васек! — услышал Чобот за своей спиной и вздрогнул.

В руках Сашка держал все ту же картину. По лицу его Чобот понял, что случилось что-то неладное.

— Ай не пондравилось, дядя Саша? — огорченно спросил Васька.

— Пойдем, Чобот, домой, а то сейчас дождик сильный начнется.

Домой Сашка возвращался задами. Боязливо озираясь по сторонам, он молил бога только об одном: поменьше бы людей видели его картину. Прибавляя шагу, он слышал, как за спиной его, поскальзываясь на мокром солончаке, семенил босой Чобот.

Всю дорогу оба молчали. А когда дошли до огородов Кудряшовых, то хлынул сильный ливень. Промокли сразу до нитки. На штанах Чобота маслянисто блестели два больших пятна солончаковой грязи, по щекам бежали грязные дождевые подтеки: видно было, что в его волосах хватало пыли.

Портрет Сашка поставил в чулан так, чтоб никто не слышал. Домой заходить сразу не решился: не знал, что сказать матери, когда та спросит, сколько дали денег за картину.

Сашка примостился под навесом, свернул дрожащими пальцами папироску и закурил.

Тут же, рядом, сидел на чурбаке и Чобот. Всей своей незамысловатой душой он понимал, что с картиной стряслась какая-то беда, а какая — никак не мог понять. Он по-собачьи преданно смотрел на Сашку и время от времени шмыгал носом.

— Так вот что, Чобот, начальство сказало, что нет в картине пуклости. Понимаешь — пуклости нету. Плохо мы с тобой над ней поработали.

Васька зашмыгал носом, забегал раскосыми глазами и хрипловато прогудел:

— Я знаю, кто подгадил, это он!

— Кто?

— Учитель. Очкарик…

— Почему ты так думаешь?

— Это он все замечает. Он и про пуклость им сказал. Я его знаю. Он нашу Нюрку заездил.

Нюрка была старшая сестра Чобота, училась в шестом классе.

— Чего же он ее заездил?

— Все на дробях, у ней никак с ответом в задачнике не сходится.

— От матери влетает ей?

— А то думаешь нет? Каждую неделю приходит жалиться. Он у нее классный руководитель. Тятька уже сколько раз отхаживал ее ремнем.

— Ну и как, помогает?

— Все равно дробя с ответом не сходятся. Рихметика не дается.

В этот вечер Васька Чобот почти полдня пролежал в засаде у своего плетня. Лежал до тех пор, пока наконец не подбил палкой молодого петушка учителя.

О случае в райкоме Сашка не сказал никому. Ходил нелюдимый, то и дело вздыхал. По ночам вставал курить, чего за ним мать раньше никогда не замечала. На третий день он все-таки решил поделиться горем своим с Дмитрием. Тот сидел в горенке за столом и что-то писал. Сашка подошел к нему тихо, неслышно ступая на носки. Из-за спины он случайно прочитал: «Здравствуй, милая Оля!»

— Мне нужно с тобой поговорить.

Дмитрий закрыл письмо листом бумаги и, плюнув на оселок, принялся точить бритву.

— Разъясни мне, как юрист, имеют право они судить меня или нет?

— За что?

Сашка подробно рассказал о своем посещении райкома и о разговоре с Кирбаем.

— Где сейчас портрет? — не поднимая головы, спросил Дмитрий.

— Стоит в чулане.

— Что ты с ним думаешь делать?

Сашка робко пожал плечами.

— Ума не приложу! Рвать жалко, а вешать… боюсь.

— Повесь дома.

— А не попадет?

— За что?

— Ведь к нам ходят люди, дойдет до Кирбая, что портрет висит, возьмет да и припишет что-нибудь.

Направляя на широком отцовском ремне бритву, Дмитрий сказал:

— Тебя попугали. Ничего за это не будет. А вообще-то, конечно, чтобы рисовать портреты для общественных мест, нужно быть художником. Но это уже другая сторона дела.

После разговора с Дмитрием у Сашки отлегло на сердце. Он сразу повеселел, бодро заходил по избе, бросился в чулан и принес портрет. Освободив лучший угол горенки, где рядками висели фотографии, он пристроил его на самом видном месте и позвал со двора мать.

— Ну, как? — спросил он ее.

— Хорошо… Даже жалко в клуб отдавать.

— А я его никому и не отдам. Пусть висит дома.

Мать поверила Сашке и согласилась с ним: пусть пока повисит дома.