Иван Лазутин - Суд идет

Ленин! Если бы он встал из гроба и увидел, как чахнут правовые науки! Их роль сведена к тому, чтобы, растоптав коммунистический принцип «Власть авторитета», нести знамя науки, на котором написано: «Авторитет власти». О боже, до чего мы докатились! Теория государства и права… — Шадрин глубоко вздохнул и посмотрел поверх темных, молчаливо застывших тополей, на которых гнездились грачи. — Да, была наукой этой теория, когда ее создавали и развивали Маркс, Энгельс, Ленин… А наши ученые-юристы? Дипломированные доктора и профессора? Что они с ней сделали? — Шадрин захохотал внутренне, приглушенно. — Дергают из трудов классиков цитаты и раскладывают из них академический пасьянс. Что же тогда остается делать аспирантам? Не зря их называют «мостовиками». Вся ученая хитрость состоит в том, чтобы положить словесный мост от цитаты к цитате. И чем длиннее библиографический список в конце диссертации — тем солиднее выглядит научный труд. Ничего живого! Ничего своего! Жалко, мелочно, унизительно».

Шадрин вспомнил заседание ученого совета, на котором Рюхин защищал диссертацию. Никто, кроме официальных оппонентов, ее не читал. Это было видно по скучным, вялым лицам сидящих в актовом зале. Все с нетерпением ждали конца нудного церемониала защиты.

«В Указе сказано ясно: воровать нельзя. За это — тюрьма. А Рюхин? Стакан чистого молока он вылил в ушат мутных словесных помоев, тщательно размешал и наклеил на чан этикетку: «Пейте! В этом сосуде стакан молока». И это — наука! Ученые степени, звания, жизненные удобства, почет в обществе».

Шадрин ускорил шаг. Его словно кто-то подхлестывал сзади. Казалось, что он спорил с кем-то невидимым, который шел за его плечами и нашептывал: «Каким ты безумцем был сегодня, Шадрин! Из ста билетов был один выигрышный. Ты его вытащил. И отдал другому. Ха-ха-ха!»

В эту минуту Дмитрий ненавидел Зуева. Если бы тот попался сейчас на глаза, он непременно наговорил бы ему немало обидных и оскорбительных слов.

«Подонок! Мерзкий лицемер! Ведь ты не раз заявлял товарищам, что в аспирантуру не пойдешь. А сам? — Шадрин облегченно вздохнул полной грудью и отмашью руки поправил волосы. — Нет, я поступил правильно. Пусть сегодня теорию государства и права развивают рюхины и зуевы. Честный человек может идти в правовую науку тогда, когда в ней будет господствовать ее святой принцип: «Власть авторитета!»

На ум Шадрину пришли стихи Маяковского. Он читал их сквозь зубы, мстительно, с ожесточением, точно кому-то угрожая:

«А сейчас — работа! Ты, Шадрин, сегодня водовоз и ассенизатор. Бандиты, воры, хулиганы, проститутки… — вот твой сегодняшний передний край. Бой!.. И еще раз — бой! Помни, когда рота идет в атаку, солдат не думает о военных трудах Клаузевица. Все его помыслы в одном: больше пуль вогнать в тело противника. Где говорит штык — там умолкает стратегия».

Долго еще бродил Шадрин по студенческому дворику, рассуждая сам с собой. Когда вернулся в комнату — все уже спали. Окно было широко распахнуто. Простодушный Лютиков выводил носом переливчатые рулады.

Шадрин подошел к окну. Где-то вдали острыми угловатыми изломами прочертила небо молния. И только спустя несколько секунд до слуха докатились приглушенные перекаты грома. Небо заволакивало тучами.

«Все на своих местах. Никаких аспирантур. Работа! Бой! Передний край!»

Лето в Москве выдалось жаркое, душное. Плавился на тротуарах асфальт, знойные волны марева дрожали в раскаленном воздухе. Сухим, удушливым теплом веяло от перегретых кирпичных стен. Никли и увядали в газонах цветы.

Сданы государственные экзамены. Кончилась жизнь студенческая. Впереди — неизведанный мир труда. От экзаменов остался осадок большой усталости.

Как ни пытался Шадрин отогнать от себя вязкую паутину юридических терминов, научных положений и определений, они упрямо лезли в голову в мельчайших подробностях, в точнейших формулировках. Он даже удивлялся — перед экзаменами не было такой обостренной памяти.

Последние ночи мучила бессонница — сказалось переутомление от экзаменов, которые за пять лет так опостылели, что если бы Шадрину сказали: все их нужно сдать сначала, то он, наверно, предпочел бы идти в солдаты, чем повторить пятилетний курс. Можно привыкнуть ко всему, нельзя только привыкнуть к экзаменам. На каждый из них Дмитрий ходил, словно в атаку.