Иван Лазутин - Суд идет

На душе у Ольги стало радостнее.

— Понимаешь, Оля, я тебя подвела, — сказала Лиля, подойдя к кабине кассы. — Я обещала принести деньги утром, но случилось так, что дедушка сегодня ночью срочно вылетел в Ленинград оперировать больного. Я спала и не слышала, как ему звонили и как он уехал из дому. Ты понимаешь, Олечка… Мне так неудобно! Я так тебя подвела! — Заметив, какой бледностью покрылись щеки Ольги, Лиля попыталась успокоить подругу. — Но ничего, ты не расстраивайся! В течение дня мы что-нибудь придумаем. Я позвоню своей хорошей подруге, она даст мне взаймы тысячу рублей… Я знаю, деньги у нее есть.

Последние слова Лили потонули в разноголосом гуле толпы, хлынувшей в магазин, который только что открыли.

Через несколько секунд у кабины кассы образовалась очередь. Кто-то уже заранее разузнал, что в магазин со вчерашнего вечера привезли тюль и люберецкие ковры.

Так начала Ольга свой рабочий день. Перед окошечком колыхались потные, распаренные лица покупателей, мелькала на блюдечке звонкая мелочь, синели мятые пятерки, голубели сотенные бумажки… Стучал кассовый аппарат. Вращаемая ручкой, ползла узкая чековая лента с цифрами сумм… А из головы не выходила мысль: «А что, если путевку продадут? Что, если Лиля не достанет у подруги тысячу рублей?.. Что тогда делать?» И снова сквозь разноцветье лиц, чеков, рублей и трешниц… вставало болезненное лицо Дмитрия.

Так прошел час. А очередь у кассы ходила из стороны в сторону, как живая волна. Она галдела, шумела, спорила… До слуха Ольги доносилось, как чей-то простуженный бас на чем свет стоит клял спекулянтов, которые все знают: где, когда и что «выбрасывают». Другой голос, болезненно тонкий, винил во всем продавцов и директоров, которые «имеют кое-что» от спекулянтов. Откуда-то справа, где толпилась очередь за тюлем, доносился пронзительно захлебывающийся плач ребенка. Кто-то бранил мать, что она гробит ребенка из-за несчастного тюля… Из музыкального отдела, где продавали гитары, гармони и патефоны, неслась песня, записанная на грампластинке.

Большой четырехэтажный универсальный магазин жил своей обычной жизнью: бурно, шумно, разноголосо.

Ольга ждала Лилю, но Лиля все не приходила. Улучив минутку, она на клочке бумаги написала:

«Лиля! Очень прошу тебя, позвони по телефону Г 1-20-02 и попроси от моего имени тов. Идкову, чтобы она не продавала путевку в Кисловодск до завтрашнего дня. Завтра утром я привезу ей деньги. О.».

Последние слова Ольга писала буквально под злые выкрики из очереди:

— Почему прекратила работать?!

— Она письмо своему ухажору строчит!

— Девушка, хватит вам заниматься посторонними делами!

— Это безобразие! В рабочее время занимается пустяками!

— В жалобную книгу ее!

В эту минуту Ольга ненавидела очередь. Некоторые лица она видит не впервые. Потные, раскрасневшиеся, с выбившимися из-под шапок и платков волосами, женщины казались ей злыми. В каждом втором лице она видела спекулянта.

И снова вращалась рукоятка кассового аппарата, снова серой змеей ползла чековая лента с фиолетовыми цифрами сумм. Мелькали десятки, хрустели сотни, звенели о пластмассовую тарелку серебряные и медные монеты. А справа, за прилавком, как вспугнутая стая белокрылых чаек, мелькали в воздухе полотнища тюля, отмеряемого продавцами.

Но вот наконец подошла к кассе Лиля. Она с большим трудом протиснулась к кабине. По ее сияющему лицу Ольга поняла, что дела идут хорошо, что она хочет сообщить ей что-то приятное.

— Только что звонила подруге… Она просила подъехать за деньгами к двенадцати часам.

— А сейчас сколько? — не поворачивая головы, спросила Ольга, продолжая крутить рукоятку кассового аппарата.

— Сейчас половина двенадцатого. Это совсем недалеко, три троллейбусных остановки. К часу я привезу тебе тысячу рублей.

Ольга благодарно кивнула головой в сторону Лили и молча передала ей записку, которую Лиля прочитала тут же.

— Я сейчас пойду позвоню. Думаю, что все будет хорошо. — С этими словами Лиля улыбнулась Ольге и, помахав ей рукой, отошла от кассы.

Очередь снова загалдела:

— Девушка, хватит вам ля-ля разводить!

— Ее бы к станку поставить, она бы там не развела тары-бары!

Ольга подняла глаза и обвела очередь холодным, надменным взглядом. Ей хотелось крикнуть всем им, скопившимся в этой распаренной, потной толпе: «Какие же вы жестокие!.. Как я сейчас ненавижу вас!.. Если бы вы знали, какие тары-бары у меня на душе!..» И только вздох, горький вздох был ответом на оскорбление, которое донеслось до ее слуха откуда-то слева: «Свиристелка!..» «Ну что ж, спасибо и за это», — подумала Ольга, и ее правая рука снова упала на рукоятку «Националя».