Иван Лазутин - Суд идет

— Да что ты, Оля? Разве я когда-нибудь над тобой смеялась? — Не находя подходящих сердечных слов, которыми она хотела выразить свою искреннюю готовность помочь подруге, Лиля остановилась и нежно посмотрела на Ольгу.

На лавочке бульвара, поеживаясь и переговариваясь, сидели два деда. Рядом с ними, гремя о ведерки лопатками, копошились в грязноватом сугробе неуклюжие, как маленькие медвежата, внуки, одетые еще по-зимнему.

Мартовские снежинки лениво кружились в сыроватом воздухе, невесомо садились на меховой ворс Лилиной шубки, отчего она покрылась мелкими капельками. На столбах зажглись фонари. За железной оградой, на Чистых прудах, катались на коньках ребятишки.

Когда молчание стало неловким и тягостным, Ольга заговорила:

— Лиля, только никому об этом не говори, я прошу тебя!

Лиля пристально посмотрела в глаза Ольги.

— Зачем ты об этом предупреждаешь?

Снова молчание. Ольга вздохнула, но вздох получился необычный, похожий на детское всхлипывание.

— Я люблю одного студента из университета. Он сейчас лежит в больнице. Ему необходимо срочно выехать на курорт, нужна путевка. Она стоит полторы тысячи рублей… Если завтра к концу дня я не куплю ее, то путевку продадут другому, и тогда придется ждать несколько месяцев.

— Чем же я могу помочь?

— Мне нужны на некоторое время деньги.

— Сколько?

— Две тысячи.

— Две тысячи… — словно что-то прикидывая в уме, повторила Лиля. — Я бы с удовольствием тебя выручила, Оля, но таких денег у меня сейчас нет. Ведь я совсем недавно начала работать… — Видя потухшее лицо Ольги, она заговорила оживленней: — Но ты не огорчайся! Часть этих денег я тебе могу дать, а остальные ты займешь еще у кого-нибудь. Дедушка обещал мне восемьсот рублей на платье. Двести рублей у меня есть своих. Я тебе их отдам, а деду скажу, что уже заказала в ателье шить. Он у меня такой рассеянный, что через месяц забудет о платье и о деньгах. Только ты, Олечка, не обижайся, что больше я не могу тебе дать.

— Что ты, Лиля?! — Во взгляде Ольги было написано: «Я знала, что ты добрая и все поймешь».

С полчаса подруги бродили по Покровскому бульвару. Потом Лиля заметила, что щеки и шея Ольги покрылись гусиной кожей и она все выше поднимает плечи. Сказав, что пора уже расходиться по домам, Лиля обещала завтра утром принести деньги на работу.

Простились они несколько суховато, даже с какой-то необъяснимой отчужденностью. Причиной был разговор о деньгах.

Домой Ольга вернулась поздно. На столе ее ждал остывающий обед, который Серафима Ивановна после ухода дочери разогревала несколько раз. Поужинала она молча и ушла за свою ширмочку, где стоял маленький письменный стол, над которым была привинчена к стене настольная лампа. Попробовала читать, но чтение не шло. Из головы не выходила голубоватая, хрустящая курортная путевка, которая становилась тем притягательней и волшебней, чем тяжелее ее было приобрести.

Ольга разделась и легла в постель. За ширму зашла Серафима Ивановна и молча положила на стол узелок, в котором были завернуты ее пуховая шаль, старинное парчовое покрывало и два шелковых отреза на платье. В коробочке, которую Ольга знала с детства, лежали карманные золотые часы фирмы «Павел Бурре», Часы, сколько их помнит Ольга, никогда не ходили. По словам матери, их привез дед с германской войны как трофей.

— Снеси завтра в комиссионный. Что не примут — сдай в скупку. — Постояв с минуту у столика дочери, тоном, в котором звучала и просьба и наказ, мать проговорила: — А отрез не смей трогать. Посмотри, в чем ходишь-то. Стыдно поглядеть! Все люди как люди, а ты, как нищенка!

…На другой день утром Ольга встала раньше обычного, сбегала на колонку за водой, принесла из сарая дров и разожгла печку. За ночь, которая прошла в бессоннице, пришлось много передумать. Было жалко мать, на которую ложится столько забот и которая в благодарность за все свои старания и хлопоты видит одни только огорчения.

— Мама, полежи еще немного, я сделаю все сама, — сказала Ольга, когда увидела, что Серафима Ивановна поднимается с постели.

Завтрак был незамысловат: два стакана овсяного кофе, вскипяченного на керогазе, и французская булка.

А в голове роем проносились расчеты: тысячу рублей даст Лиля, около восьмисот рублей можно взять из ломбарда, итого тысяча восемьсот.

«Мама, какая ты у меня мудрая и добрая», — подумала Ольга, целуя на прощание Серафиму Ивановну.

На дворе стояло морозное звонкое утро. Под ногами похрустывал ледок. Холодный воздух был чист и свеж, как родниковая вода — пей и не напьешься.