Иван Лазутин - Суд идет

Он никогда ни на кого не только не кричал, но даже не повышал голоса. Никто из подчиненных за много лет работы с ним не получил взыскания. Если же Анурова не устраивал какой-нибудь работник магазина, он поступал просто — вызывал к себе и спрашивал:

— Вас как уволить: по собственному желанию или как несправившегося с работой?

— Борис Лаврентьевич! За что?!

Спокойно поднятая над столом ладонь точно зажимала рот попавшему в опалу подчиненному, а стремительный взгляд, брошенный из-под нависших черных бровей, словно пришпиливал провинившегося к стене.

— Подумайте хорошенько, вечером скажете, — спокойно говорил директор и тут же на глазах подчиненного принимался за другие дела.

По магазину директор ходил важно, гордо и неторопливо. Ольге всегда казалось, что Ануров занят совершенно другими, не относящимися к работе мыслями. Была на его лице какая-то неизгладимая, тайная печать не то разочарования, не то тревоги.

В отличие от многих директоров как крупных, так и мелких магазинов, которые, как правило, унижаясь, умоляют покупателя, когда дело доходит до жалобной книги, чтоб тот смилостивился и не писал жалобу, Ануров никогда не допускал, чтобы кассир хоть на минуту задержал книгу, когда ее требует покупатель. Раза два Ольга видела молодую красивую жену Анурова. Одетая по последней столичной моде, она ей показалась такой же загадочной и еще более, чем сам Ануров, театрально-манерной.

И вот теперь, поднимаясь по винтовой лестнице в кабинет директора, Ольга отчетливо представила себе густые черные брови Анурова, из-под которых на нее будут смотреть тяжелые глаза. Сердце ее билось гулко. У дверей на черном стекле серебряными буквами было написано одно слово: «Директор».

Она остановилась, сжимая в руках пакет с деньгами.

Молоденькая секретарша подняла на Ольгу свои игольчатые накрашенные ресницы.

— Что с тобой, Олечка? На тебе лица нет.

— Сима, мне нужно срочно к Борису Лаврентьевичу! — прерывающимся голосом сказала Ольга. — Я умоляю тебя, доложи ему обо мне! Это очень важно. У меня непорядки с кассой.

Секретарша, ни о чем больше не расспрашивая, скрылась за дверью директорского кабинета, а через минуту вернулась.

— Проходи. Только ненадолго.

— Разрешите? — робко проговорила Ольга, чуть приоткрыв дверь в кабинет директора.

В ответ услышала спокойное, приглушенное «да».

Ольга вошла.

Ануров что-то писал. Ни разу не подняв взгляда на вошедшую, он оставался недвижим несколько минут. Лишь черная китайская ручка с золотым пером неторопливо плавала по белому листу бумаги.

Чувствуя неловкость (Ольге показалось, что о ней совершенно забыли), она откашлялась и вторично поздоровалась с директором.

В знак приветствия Ануров еле уловимо кивнул головой и продолжал писать.

— Я к вам, Борис Лаврентьевич.

Директор дописал слово, поставил точку, размашисто расписался и положил ручку.

Словно разрезав пополам стол и пол кабинета, на Ольгу поднялся медленный тяжелый взгляд. Директор помолчал и устало произнес:

— Я вас слушаю.

Ануров сидел в мягком кресле, обитом голубым декоративным бархатом, и просматривал счета. На большом письменном столе из красного дерева аккуратно разложенными стопками лежали документы: заявки, отчеты, ответы торгующих организаций, квитанции… За спиной Анурова, чуть повыше его головы, в позолоченных рамках на стене висели две Почетные грамоты. В углу, рядом с этажеркой, на которой стоял маленький бюст Ленина (нижние полки были заставлены политическими брошюрами и книгами по торговле), стояло свернутое знамя с золотыми кистями. На зеленом сукне стола покоилось толстое зеркальное стекло. Массивный чернильный прибор из уральского камня-самоцвета изображал двух медвежат, играющих со своей матерью — матерой медведицей. В медвежат были вмонтированы чернильницы. Медведица служила пресс-папье.

Бледная, Ольга тихо подошла к столу. Ее всю трясло. В руках она держала пакет с деньгами.

— Чем вы взволнованы так, Школьникова? — проникновенно, с нотками неподдельного участия спросил Ануров.

— Борис Лаврентьевич, я совершила преступление. Но я прошу вас выслушать меня до конца.

— Что случилось?

— Я… я, Борис Лаврентьевич, взяла из кассы деньги… А сейчас, когда касса снята, у меня…

— Недостача?

— Да.

— Сколько?

— Тысяча двести рублей.

Голос Анурова звучал спокойно, деловито.

— Зачем вы взяли деньги?

— Борис Лаврентьевич, я расскажу вам все. Понимаете, у меня есть друг, который тяжело болен… Ему нужно срочно выехать на курорт, у него была тяжелая операция…