Иван Лазутин - Суд идет

Ануров желчно ухмыльнулся.

— Вы торгуетесь, как женщина, гражданин следователь. Это не деловой язык. Свои условия я сказал. — Ануров гордо повернул голову к решетчатому окну.

На кирпичном проеме окна лежала нежная белая подушка снега. Дмитрий видел, с какой тоской и болью взгляд Анурова упал на первый снег.

— Если вы рассчитываете на серебряную кадушку, то напрасно, гражданин Ануров. Этот ваш маленький банк в березовой роще лопнул.

Ануров встрепенулся всем своим большим телом.

— Что?!

— Смотрите. — Дмитрий подал Анурову три фотографии. На одной из них был запечатлен момент, когда Ануров с сыном шли по лесу. В руках отца был небольшой чемоданчик. Снимок сделан сзади, шагах в ста. На другой фотографии был заснят серебряный бочонок, стоявший на столе. Резной орнамент на стенках бочонка рельефно и четко выделялся на гладкой поверхности. На третьем снимке в глаза Анурова бросилось все, что было его последней надеждой на облегчение участи: пачка аккредитивов, сложенная веером, и рядом рассыпанные на скатерти драгоценности. Снимок был сделан сверху, с таким расчетом, чтобы был виден каждый аккредитив, каждый перстенек, каждая драгоценная безделушка.

Ануров хотел что-то сказать, но слова срывались с его вздрагивающих губ нечленораздельным мычанием испуганного человека, которого оглушили поленом по затылку.

— Позвольте… Это… это незаконно… Это мои сбережения… Это мои последние.

Шадрин не дал договорить подследственному.

— А вы подумайте, гражданин Ануров, может быть, вспомните и другой какой-нибудь потайничок?

— Это все, что было… Теперь я нищий, а у меня сын, дочь, жена…

— Пока вы не нищий, а содержащийся под стражей. Вас кормят, обувают, одевают. Ваши дети уже взрослые люди, не бойтесь, на хлеб себе заработают. Вы лучше расскажите чистосердечно о себе. Повторю свой первый вопрос, на который я до сих пор так и не получил ответа. Расскажите по порядку, с чего вы начали и чем кончили. Начните сразу с того, как вы в загородном ресторане «Чайка» вели свой первый деловой разговор с Барановым, как потом он познакомил вас с Шараповым, как вы втянули в свои дела Фридмана. Одним словом, все по порядку и не торопясь.

Опустив длинные тяжелые руки между коленями, Ануров начал медленно рассказывать. Иногда его натужный рассказ прерывался вопросом следователя, когда он что-нибудь забывал. В такие минуты подследственный отрывал свой тяжелый взгляд от пола и, свинцово роняя его на хрупкий стол, за которым сидел Шадрин, на минуту умолкал, потом снова продолжал свивать нить, которая все плотней и надежней завивалась вокруг его собственной шеи. Так длилось около часа. Авторучка в руках Шадрина судорожно бегала по чистым листам бланка протокола. Закончив допрос о последней операции с коврами, следователь привстал, размял затекшие плечи и подошел к окну.

— Ранний снег! — рассеянно воскликнул Шадрин. Эти слова он произнес бездумно, бесцельно, они вырвались совсем непроизвольно, рожденные секундным восторгом при виде белоснежной пелены, застелившей тюремный двор.

— Да, этот первый снег, гражданин следователь, я встречаю в тюрьме. А мне уже пятьдесят. Вряд ли больше придется посмотреть на воле, как будет идти первый снег.

Шадрин вслух прочитал показания Анурова и спросил:

— Со всем согласны?

— Что же тут не соглашаться…

— Дополнения будут?

— Для протокола — нет.

— А не для протокола?

— Вы так и не ответили на мое предложение.

Шадрин снова закурил.

— А чем вы будете платить? Серебряная кадушка лопнула.

— Сто пятьдесят не обещаю, но сто с горем пополам наскребется.

— Гражданин Ануров, сразу ответить на такое серьезное предложение я не могу. Заманчиво, но не могу. Подумаю денька два и на следующем допросе скажу. А сейчас пока на этом нашу беседу закончим. Подпишите ваши показания.

Ануров подписал протокол и тяжело сел на свое место.

Шадрин нажал кнопку звонка. На вызов вошел надзиратель.

— Уведите.

Ануров медленно привстал с табуретки, в последний раз посмотрел на Шадрина и уже в самых дверях произнес:

— Не обязательно по частям. Можно все сразу.

Шадрин ничего не ответил подследственному. Сделав вид, что не расслышал его слов, он аккуратно вложил исписанные листы протокола в папку и вышел в коридор следом за конвоиром.

Шадрин вышел из тюрьмы. На каменной мостовой выпавший снег был изжеван грязными шинами автомобильных колес и превращен в серое мокрое крошево. Зато на маленьком бульварчике, где снег еще не успело обдать бензинной гарью и копотью из фабричных труб, он лежал белым бархатом.