Иван Лазутин - Суд идет

И вот прошел уже час, в течение которого Лиля украдкой наблюдала за дверью центрального входа клиники. Но Струмилин не появлялся. По ее расчетам, он уже давно должен был кончить работу и спешить в детский садик за дочерью, куда ее по понедельникам отводили на целую неделю.

Сидя на скамейке больничного дворика, Лиля провожала взглядом каждого, кто выходил из главного корпуса, и уже хотела было пойти к дежурной сестре и спросить, был ли Струмилин сегодня на работе. Но решила подождать еще. «Если не выйдет через десять минут, пойду… Позвоню вечером домой», — решила она, но тут же вздрогнула, почувствовав на своих плечах чьи-то руки. Знакомые, выхоленные, длинные пальцы… Сердце Лили забилось учащенно.

Позади скамейки стоял Струмилин.

— Где ты пропадаешь? Я проглядела все глаза, ожидая тебя!

— Лиля, я на одну минуту. Пойду сброшу халат, — сказал Струмилин и поспешно зашагал в сторону главного корпуса клиники.

Вернулся он скоро. С больничного дворика они вышли молча. У входа в метро, где легко можно потерять друг друга, очутившись в крутоверти толпы, она крепко сжала руку Струмилина.

Струмилин чувствовал волнение Лили и по тому, как она необычно молчала, понял: она что-то скрывает от него. Временами ему казалось, что Лиля пришла сказать о своем решении раз и навсегда расстаться с ним, объяснить всю нелепость их безрадостной дружбы, которая все глубже и глубже тянет ее ко дну, с которого ей будет тем трудней вынырнуть, чем дальше зайдут их отношения. А они зашли так далеко, что начинали пугать и Лилю и Струмилина, который раньше никогда не допускал даже мысли, что кто-нибудь третий может встать между ним и его женой.

— Ты что-то таишь от меня, — сказал Струмилин, пристально глядя в глаза Лили.

— Откуда ты взял? — замявшись, ответила Лиля. Она чувствовала, что ее полушутливый тон и неискренние слова никак не вяжутся с выражением лица.

До детского садика, куда Струмилин шел за дочерью, говорили о пустяках: о футболе, о новых расцветках ситца, поступившего в универмаг, где работает Лиля, о нашумевшем фильме по роману известного писателя…

От сказочного царства детского сада пахнуло на Лилю ветерком воспоминаний о далеком детстве. Когда-то и она с выгоревшими на солнце косичками носилась по зеленому дворику. Но это было давно, когда еще были живы отец и мать, до войны, в Воронеже, на тихой Студенческой улице, утонувшей в кипени каштанов и тополей. Те же маленькие и низенькие дверцы гардеробчиков, на каждой из которых были приклеены опознавательные знаки: заяц, морковка, бабочка, собака, стрекоза… Здесь же, глядя на своих детей, стояли родители, которые с тихой радостью наблюдали, как самостоятельно одеваются эти крошки. На глазах одной молоденькой мамаши Лиля заметила слезы. Ее сын, беловолосый бутуз, обняв шею матери, целовал ее в щеки, тыкался в подбородок и смешно картавил.

На дверце ящичка, где хранились личные вещи дочери Струмилина, была приклеена картинка с изображением пчелы.

— А где же Таня? — спросил Струмилин у сестры, которая вытирала нос веснушчатому мальчику.

— Она моет руки. Ваша дочка такая чистюлька, что перед едой каждый раз моет руки по полчаса. А вот она и сама.

С еще влажными пухлыми ручонками, на которых Лиля заметила нежные ямочки, к Струмилину подошла девочка лет трех. Голубые отцовские глаза недоверчиво остановились на Лиле.

— Ты чего так смотришь, дочка? — спросил Струмилин, опустившись на колени и поглаживая рукой льняные завитушки пушистых волос девочки. — Это тетя Лиля. Познакомься с ней. Она хорошая.

Таня смущенно, исподлобья посмотрела на незнакомку и нерешительно подала ей руку.

— Меня зовут тетя Лиля, — смущаясь, произнесла Лиля и неожиданно так покраснела, что румянец обжег даже уши.

— А меня — Танечка.

— Ну вот… и хорошо… А ты любишь конфеты?

— Люблю.

— Вот мы сейчас дорогой и купим. Ты какие конфеты любишь, Танечка?

— Всякие.

До метро Таня шла между Лилей и Струмилиным, взяв их за руки. У кондитерского киоска, где Лиля остановилась, девочка оживилась, глазенки ее заблестели.

— Хочешь «Мишку на севере»?

— Хочу, — сгорая от нетерпения, лепетала девочка и не спускала глаз с витрины, заставленной конфетами.

— А «Красную шапочку»?

— Тоже хочу.

Пока Лиля возилась с девочкой и рассовывала по ее карманам конфеты, Струмилин стоял в стороне и наблюдал, как быстро нашли общий язык трехлетний ребенок и двадцатипятилетняя женщина. Но вместе с тем ему было обидно и досадно видеть эту трогательную картину. Захотелось поскорее уйти домой, чтобы в памяти дочери не остался образ Лили.