Мюриэл Спарк - Жемчужная Тень

Я с радостью вернулся к привычной холостяцкой жизни, охотно сообщил друзьям о перемене, произошедшей с Уинни, и о том, как успешно она справляется со своими обязанностями. Они выразили желание возобновить визиты в Суссекс вместе со мной, пообещали, что сами будут стелить себе постели, помогать ходить за покупками и ни в коем случае не доставлять Уинни лишних хлопот. Но я считал, что будет разумнее выждать несколько недель, а уж потом нагрянуть в гости, как в прежние времена. Вместе со мной матушку обычно навещали мои коллеги, неженатые и молодые, которые, подобно мне, по субботам трудились в редакциях своих газет, или же вдовушки средних лет, свободные в любой день недели. Все они высказывались за поездку, но я не торопился.

К следующей неделе Уинни набралась опыта. Я пришел к выводу, что именно она осуществляла руководство на кухне с тех пор, как служила в доме: кухаркой она оказалась отличной. Ма все так же не обращала на нее внимание, по своей привычке предпочитая не хвалить и не бранить, только отдавать распоряжения. Уинни была особой неопределенного возраста между пятьюдесятью пятью и семьюдесятью годами, ее большое лицо покрывали глубокие морщины, тело было худым и угловатым, седые волосы она ополаскивала краской, придавая им шоколадный оттенок. Матушке, которая с молодости привыкла выбирать горничных «приятной наружности», понадобилось некоторое время, чтобы примириться с дурнушкой Уинни, но, попривыкнув к ней, матушка была не склонна следить, не изменилась ли ее горничная по сравнению с прежними временами.

Теперь с кухни периодически доносился жуткий грохот. Вечером он продолжался минут десять. Моя постель была оправлена. Ковры на лестницах — безукоризненно чисты, как раньше, мебель и перила блестели. Уинни подняла в кухне шум и вскоре затихла до самого чая, после которого, дождавшись, когда матушка ляжет, ушла спать. Я прекрасно выспался. Наутро шум возобновился, словно Уинни дралась сама с собой. Решив выяснить, что происходит, я застал ее улыбающейся и что-то убежденно бормочущей. Поднос с завтраком для матушки был уже готов, Уинни как раз собиралась отнести его в комнату ма.

— Что стряслось, Уинни? — спросил я.

— Да просто забыла выставить на поднос масло. Стара уже для такой работы.

— Хотите уволиться, Уинни? — спросил я в мгновенном приступе отчаяния, вызванного словами и тоном Уинни.

— Разве я могу оставить вашу матушку? — отозвалась она и унесла поднос.

А на следующей неделе моя девяностошестилетняя мать внезапно скончалась. Невозмутимая Уинни позвонила мне из Суссекса, и я поспешил приехать. Состоялись тихие и немноголюдные похороны. Дом предстояло продать. Редкие вспышки гнева Уинни, обращенного на саму себя, повторялись по-прежнему — например, когда она забыла отменить доставку «Таймс», о чем попросил я; хлопоча по дому, она не переставала бормотать. Я с удобством провел в доме последнюю ночь и после завтрака приготовился уладить вопрос с жалованьем и пенсией для Уинни. Мне казалось, она с радостью согласится отдохнуть. У нее были родные в Йоркшире, и я думал, что она наверняка захочет вернуться туда.

— Я не брошу семью, — заявила Уинни.

Под «семьей» она подразумевала не своих родственников, а меня.

— Уинни, дом придется продать. Здесь же все равно никто не живет.

— Тогда я поеду с вами, — решила Уинни. — У вас там наверняка свинарник, но я могу пожить и в подвале.

Мой свинарник, мой райский уголок. Этот дом с узким фасадом, выходящий на Хэмпстедлейн, я приобрел двенадцать с лишним лет назад. Но так и не собрался привести его в порядок. Слишком много времени отнимали долгие вечера в театрах, за которыми следовали ужины допоздна в компании друзей, а по утрам — работа над статьями для театральной рубрики и разгуливание по дому в халате. Наскоро пообедав, я устраивался поработать в кабинете, иногда шел в кино или на выставку, если только какое-нибудь официальное событие не требовало моего присутствия, или же играл на пианино. Большая часть работы приходилась на пятницы и субботы: последний спектакль за неделю я смотрел в пятницу, а газета с моей статьей в рубрике должна была выйти в субботу к трем часам дня. И поскольку до матушкиной смерти я уезжал в Суссекс на воскресенья и понедельники, заняться собственным домом мне было просто некогда. Иногда гости, останавливающиеся у меня, пытались помочь с уборкой. Но меня больше устраивало, когда они этого не делали: после дружеских уборок я ничего не мог найти в собственном доме. И никогда, ни при каких обстоятельствах я никого не пускал наверх, в свой тесный кабинет. Надутая и чопорная помощница по имени Айда приходила, жеманно семеня ногами, по утрам три раза в неделю часа на два, мучая всех вокруг, то есть себя, меня и моего кота Фрэнсиса. Айда вынимала чистую посуду из посудомоечной машины и расставляла в шкафу, меняла полотенца и постельное белье и оставляла грязное белье в прачечной. Подметала пол в кухне, легко расправившись с Фрэнсисом с помощью веника, иногда вытирала пыль в гостиной и пылесосила ковер. Три раза в неделю по утрам Фрэнсис прятался в подвале, пока она не уходила.