Сэмюэль Беккет - Моллой

Говорить мне было не о чем. Я хотел сейчас только одного - как можно быстрее вернуться домой и набить себе живот тушеной бараниной. Душу я утолил, а тело оставалось голодным. Но я слегка опережал график и потому позволил себе уступить ему восемь минут. Они казались бесконечными. Он сообщил мне, что госпожа Клеман, жена аптекаря и сама искусный аптекарь, свалилась у себя в лаборатории с лестницы и повредила шейку... Шейку! воскликнул я. Бедра, - сказал он, - дайте мне кончить.

Он добавил, что этого и следовало ожидать. А я, чтобы не остаться в долгу, рассказал ему о своих хлопотах, связанных с курами, в частности о серой хохлатке, которая уже больше месяца не сидит на яйцах и не несется, а вместо этого с утра до вечера просиживает в пыли, не вынимая из нее зада. Как Иов, ха-ха, - сказал он. Я тоже сказал: Ха-ха. Как приятно иногда посмеяться, - сказал он. Согласен с вами, - сказал я. Ничто человеческое нам не чуждо, - сказал он. Конечно, - сказал я. Последовало непродолжительное молчание. Чем вы ее кормите? - спросил он. Кукурузой, - ответил я. Вареной или сырой? - спросил он. И так, и так, - ответил я. И добавил, что ничего другого она не ест. Животные никогда не смеются, - сказал он. Нам это кажется странным, - сказал я. Что? - сказал он. Нам это кажется странным, сказал я громко. Он задумался. Христос тоже никогда не смеялся, - сказал он, - насколько нам известно. Он посмотрел на меня. Вас это удивляет? - спросил я. Пожалуй, - сказал он. Мы грустно улыбнулись. Возможно, у нее типун, сказал он. Я сказал, что у нее может быть все, что угодно, но только не типун. Он задумался. Вы пробовали бикарбонат? - спросил он. Прошу прощения? - сказал я. Бикарбонат натрия, - сказал он, - вы его пробовали? Признаться, нет, - сказал я. Попробуйте! - воскликнул он, покраснев от удовольствия. Давайте ей по несколько ложек, по несколько раз в день, на протяжении нескольких месяцев. Уверяю вас, вы ее не узнаете. В порошке? - спросил я. Конечно, - сказал он. Премного вам благодарен, - сказал я, - начну сегодня же. Такая славная наседка, - сказал он, - такая дивная несушка. Вернее, завтра, - сказал я. Я забыл, что сегодня аптека не работает, только в случае крайней необходимости. А сейчас по стаканчику, - сказал он. Я отказался.

От разговора с отцом Амвросием у меня сохранилось тягостное впечатление. Он по-прежнему оставался для меня все тем же милым человеком, и тем не менее... Кажется, меня удивило отсутствие в его лице, как бы это сказать, отсутствие благородства. Добавлю к тому же, что и причащение на меня не подействовало. По дороге домой я чувствовал себя как человек, который, приняв болеутоляющее, сначала удивляется, а потом возмущается тем, что облегчение не наступило. Я готов был заподозрить, что отец Амвросий, прознав про мои утренние излишества, подсунул мне неосвященную облатку. Или, произнося священные слова, делал мысленные оговорки. Домой я вернулся в отвратительном настроении, под проливным дождем.

Тушеная баранина меня разочаровала. Где лук? - закричал я. Ужарился, ответила Марта. Я ринулся на кухню в поисках лука, который, подозреваю, она выкинула, ибо знала, что я его люблю. Я заглянул даже в помойное ведро. Ничего. Она с усмешкой наблюдала за мной.

Я поднялся в свою комнату, откинул шторы, небо за окном разбушевалось, и лег. Я не понимал, что со мной происходит. В то время мне еще причиняло боль что-то не понимать. Я попытался взять себя в руки. Тщетно. Мог бы это предвидеть. Моя жизнь вытекала не знаю в какую щель. Тем не менее мне удалось задремать, что не так просто, когда причина твоих страданий неясна. Я упивался своим полусном, когда в комнату без стука вошел мой сын. До последней степени ненавижу, когда ко мне входят без стука. А если бы я в этот момент мастурбировал, стоя перед высоким, на ножках, зеркалом? Отец с распахнутой ширинкой и выпученными глазами на пути к угрюмой утехе - зрелище не для детских глаз. Я резко напомнил ему о приличиях. Он возразил, что стучал дважды. Даже если бы ты стучал сто раз, - ответил я, - это не дает тебе права входить без приглашения. Но, - сказал он. Что "но"? - сказал я. Ты велел мне быть здесь в половине пятого, - сказал он. В жизни, - сказал я, - есть кое-что поважнее, чем пунктуальность, а именно деликатность. Повтори. Произнесенная его надменными устами, моя фраза посрамила меня. Одежда на нем была мокрая. Что ты осматривал? - спросил я. Семейство лилейных, папа, ответил он. Семейство лилейных, папа! Мой сын произносил слово "папа", когда хотел сделать мне больно, как-то по особому. Теперь слушай меня, - сказал я. Его лицо приняло выражение вымученного внимания. Сегодня вечером мы отправляемся, - примерно так я говорил, - в путешествие. Надень свой школьный костюм, зеленый... Но, папа, он не зеленый, а синий, - сказал он. Синий или зеленый, неважно, надень его, - сказал я гневно. После чего продолжал: Положи в свой рюкзак, который я подарил тебе на день рождения, туалетные принадлежности, одну рубашку, семь пар трусов и пару носков. Все ясно? Какую рубашку, папа? - спросил он. Все равно какую, - закричал я, любую! Какие ботинки мне обуть? - спросил он. У тебя две пары ботинок, сказал я, - одна выходная и одна каждодневная, и ты спрашиваешь меня, какую из них обуть. Я выпрямился. Я не желаю выслушивать от тебя дерзости, сказал я.