Александр Рахвалов - На гарях

«Воронок» покачивало, он ровно урчал мотором. Выхлопные газы просачивались внутрь… Роман вспомнил вернувшихся из Казахстана друзей, и грустно ему стало от мысли, что он не воспользовался тогда возможностью уехать. Может, застрял бы там, прижился в чужом краю и сейчас бы не пришлось сидеть в этой душной коробке и глотать выхлопные газы, от которых глаза слезились.

— Откройте окно, — попросил Котенок, обращаясь к солдатам. — Э, зверюга! Не слышишь, что ли?

— Не открывается, — спокойно отозвался солдат. — Наглухо задраено.

В «воронке» недовольно посапывали: духота… Если внимательно присмотреться, то можно было и в полутьме разглядеть этапников. Почти все сидели на низеньких лавках вдоль стенок, как парашютисты, подпирая коленками подбородки. Те, кому не хватило места, сидели на корточках. Ни слова, ни шумного выдоха… Изредка вспыхнет спичка да кто-нибудь раскурит папироску. Но волнение все-таки ощущалось: в комочки сбились сидящие, точно в оцепенении, будто в ожидании встречного удара. Притихли… Тишина-то больше всего и выдавала их волнение. Зюзик вообще не проронил ни слова, даже не закурил ни разу.

«Воронок», накренившись на бок, плавно затормозил. Дверцу открыли снаружи — солдаты, оказывается, тоже находились под замком.

— Приплыли, в рот меня высмеять! — оживился Котенок. — Отмучились фрайера…

Конвой почему-то заторопился, как будто куда-то опаздывал. Солдаты и контролеры зоны, образовав живой коридор, стали выбрасывать из «воронка» упирающихся подростков.

— Первый, второй!..

— Первый, второй, — отзывались те, что принимали этап.

Они работали, как грузчики, и выбрасывали из коробки мешки с ватой.

— Третий, четвертый, — пересчитывали их.

— Третий, четвертый, — повторяли внизу, принимая этап не по «делам», как принимают везде, а по счету.

Лобастые подростки огрызались, щелкая прокуренными донельзя зубами.

А у бревенчатого домика-вахты, по эту сторону забора с трехрядным карнизом из колючей проволоки, стоял высокий, плотный офицер с погонами майора. Едва он появился на крыльце, как Котенок уже вычислил — хозяин и повернулся к нему боком. Хозяин же широко расставил ноги и, простодушно оскалясь, предупреждал конвой:

— Осторожнее сбрасывайте, не рэцэдэ.

— Везли осторожно, — отозвался сержантик. — Везли, так, как не возят куриные яйца. Битых нет.

Но майор даже не взглянул на него.

— Что, пацаны? Как добрались, пацаны? — спрашивал он прибывших, что сбились поодаль в табунок. — Никто там не спрятался под лавку? А, пацаны?

Майор улыбался. В руке у него был зажат тонкий прутик, которым он в такт словам ударял по голенищу сапога.

— Сейчас разведем по отрядам… — высунулся было щупленький офицерик, но майор тотчас поправил его:

— Не по отрядам, а в карантинку! Там мы вас отмоем, приоденем, подстрижем, как женихов… Идет, пацаны?

— Подмажем, если что не так… Какой базар!

Майор резко повернулся на голос и, не раздумывая, вытянул говорящего прутиком.

— Не шалить у меня! — пригрозил он.

Но лицо этого майора оставалось по-прежнему простодушным и улыбчивым. Он поправил фуражку, съехавшую на затылок, пристукнул каблуками:

— Если все поняли, то через пропускной — строго по одному — арш!

Неровно потянулись к крыльцу, покачиваясь, будто им под ноги бросили узкий и шаткий трапик.

— С одним-то костылем удобно? — спросил майор, взглянув на Котенка, идущего первым.

— Привычен ко всему, — отозвался тот. — Могу и на руках войти в зону.

— После на руках… В день освобождения… Эх ты, остряк.

Снег на Панином бугре давно сошел. Дорогу, по которой ехали сюда, накатали, но повсюду была грязь. Прямо пенилась, как размороженная капуста. Зато воздух кружил голову. Он, этот воздух, пропитался насквозь не прошлогодней травой, не гнилью, а, казалось, грибным духом. Глаза кое-как привыкали к свету, слезились, как у больных собак.

Их вели вдоль забора по дощатому тротуару, обнесенному с обеих сторон колючей проволокой, за которую легко было зацепиться штанами или рукавом телогрейки, — таким узким был этот проход. Шли друг за другом, настороженно поглядывая на территорию колонии, где копошились подростки, что-то подбирая с земли, как грачи на пашне.

Зона — квадрат сто на сто пятьдесят… Первое, что бросалось и глаза, — двухэтажный дом из бруса с такими же, как на воле, окнами и карнизами, с шиферной крышей. Дальше вырисовывались кирпичные постройки, но они были как бы прикрыты туманом, исходящим от парной земли. Набегали рядки акаций, повсюду нарождалась трава, и подростки ходили по ней осторожно, бережно, как по дорогому ковру. Звенела гитара. Под окнами, развалившись на скамье, сидел гитарист в красивом костюме спортивного образца и перебирал струны, не заботясь о стройности мотива. Слов песни невозможно было разобрать.