Валентина Дорошенко - Зацветали яблони

Беспокойство ее усилилось: невестка, наверное, опять будет недовольна. Мясо она случайно пережарила — в это время заплакала Танечка, и она побежала на балкон. Гречневая каша слегка подгорела — по той же причине. Старая женщина уже слышала голос невестки: «Опять дымом пахнет!» — нос у нее очень уж чуткий.

Дальше шел перечень покупок, которые она должна была сделать. Масло, кефир, сырковая масса с изюмом, сметана. Молочные бутылки заодно сдала. Лук, апельсины, сухие хлебцы — для невестки: толстеть не хочет. Яблочный мармелад — это лакомство уже по собственной инициативе, для себя и для Танечки. Все это она купила во время вечерней прогулки с внучкой. Танечку оставляла на улице: «Пусть чистым кислородом дышит». А сама из окна за ней наблюдала. Туфли из починки принесла… Она тщательно послюнявила карандаш — он исписался и только царапал по бумаге. Полотера из Бюро добрых услуг на завтра вызвала. Кажется, все. С облегчением выдохнула. Словно на приеме у врача — «Не дышите», «Теперь дышите»…

Отложила список в сторону. Все в порядке. Невестка будет довольна. Еще раз вздохнула и поднялась, тяжело опираясь рукой на стол. Отчего это так тихо в доме?

— Таня! — молчание.

— Танечка! — В детской ее нет.

— Танюша! — Она заглянула в туалет, в ванную. Нигде нет. Пошла в столовую — пусто.

— Татьяна! — строго потребовала Галина Петровна и открыла платяной шкаф. У нее бульон выкипает, а внучка вздумала в прятки играть! Но в шкафу, кроме одежды и запаха нафталина, ничего не было. И вдруг — в бок словно шилом кольнуло — дверь на балкон распахнута. Танечка там. Взобралась на нижнюю железную рейку балкона, занесла ногу на вторую.

Она бросилась к балконной двери, а ноги — предательские старушечьи ноги — подкосились, и она стала оседать на пол. Ухватилась за спинку кресла.

— Таня, — крикнула что есть силы, но из горла вырвался лишь невнятный хрип.

В глазах потемнело. Она поняла, что теряет сознание. «Господи, всемогущий, всемилостивейший… пресвятая богородица…», — мысленно зашептала, уцепившись за последнюю, за единственную надежду — на чудо.

— Помоги, господи…

Она не помнит, как доползла до балкона, как оттащила внучку от беды.

Прошло много времени, а Галина Петровна все сидела на холодном бетонном полу и шептала слово благодарности небу, услышавшему ее немой крик о помощи.

И вдруг — как в прорубь провалилась тишина. Распахнулись двери, влетела невестка.

— Ну, все в порядке? Олег еще не пришел?

На ходу чмокнула Танечку.

— Ужин готов?

Подбежала к балконной двери, распахнула настежь:

— Воздух тяжелый. Наверно, ни разу не проветривалось.

«Только что ветрилось», — хотела ответить свекровь, но промолчала: говорить не было сил.

— Мы сегодня идем в театр. Времени в обрез. Как насчет ужина? — поинтересовалась на ходу.

Выбрала в гардеробе платье.

— Вот и Олег! Ну, как там с ужином?

— Все готово, садитесь, — ответила свекровь, ставя на стол приборы.

— Ох, опять вилки грязные, — вздохнула невестка, обращаясь в околокухонное пространство.

— Как грязные? Я мыла! — возмутилась свекровь. — Мыла!

— Ну разве это мытые? Вот посмотрите. Вот! — сунула под нос свекрови вилку.

— Да, мыла, — не сдавалась Галина Петровна. — Вон при Танечке мыла. Правда, Танечка?

— Ой, да перестаньте вы. Надоело! — лениво вставил Олег.

С минуту стояла тишина — только стук ложек о тарелки. Вдруг снова:

— Галина Петровна! Что вы делаете? Мы же кушаем, а вы тут пыль поднимаете.

Свекровь молча поставила в угол веник, вышла из кухни, села к телевизору, взяла на колени Танечку.

— Сейчас нам с тобой сказку расскажут. А потом песенку споют. А потом…

— Галина Петровна, куда вы положили мои перчатки? Где тушь для ресниц?

Свекровь встала, принялась искать перчатки. А потом — тушь для ресниц.

— Галина Петровна, не могли бы вы Олегу туфли почистить? Мы опаздываем.

«Не могу. Все! С меня хватит! Уезжаю!» Но снова смолчала: торопятся, нервничают — не до этого. Кажется, все. Уходят. Последние указания:

— Конфет Танечке не давайте. Шоколад — ни в коем случае… Олег, скорей! Опаздываем! Танечка, будь умницей. Слушайся бабушку, ровно в восемь тридцать — баиньки.

Наконец ушли. Все стихло. Галина Петровна перевела дыхание. Стала мыть посуду. Ложки, вилки, тарелки — глубокие и мелкие. Чашки… И вдруг одна чашка возьми и выскользни из рук: пальцы-то немолодые, нецепкие. Дзинь! — И вдребезги. Ее, невестки, любимая чашка. Старая женщина даже заплакала от огорчения. Вот ведь невезучесть какая! Собрала черепки, сложила их в кучу. Молча постояла над ними. Повздыхала. Но делать нечего. Вздохами черепки не склеишь. Вздохнула в последний раз, глубоко и прерывисто, — и понесла в мусоропровод.