Роберт Уоррен: Ежевичная зима

- Жалко, - пробормотал я.

Глаза помедлили на мне, потом ушли, голова на подушке отвернулась. "Жаль", - произнес голос без выражения, не спрашивая, не утверждая. Это была лишь оболочка слова, без красок и наполнения, она проплыла в воздухе, как перо или колечко дыма; большие глаза неподвижно смотрели в потолок, белки их белели, как белки крутых яиц.

- Делли, - сказал я, - там у дома бродяга. С ножом.

Она не слушала. Глаза закрылись.

Я пошел на цыпочках к камину и присел рядом с Джеббом. Мы стали шептаться. Я просил его достать поезд и поиграть в поезд. Старый Джебб прикрепил к трем коробкам от сигар катушки-колеса, соединил коробки проволокой, и Джебб получил свой поезд. Верх коробки-паровоза был закрыт, а трубой служил прутик от метлы. Джебб не хотел доставать поезд, но я сказал, что уйду домой, если он не достанет. Тогда он достал поезд, разноцветные камешки, окаменевшие стебли морских лилий и прочую чепуху, служившую грузом, и мы принялись возить все это по кругу, подражая, как нам казалось, разговору кондукторов, тихонько чухчухая и время от времени испуская приглушенные, осторожные "ту-ту". Мы так увлеклись игрой, что "ту-ту" стали громче. Наконец, забывшись, Джебб выдал полноценное, громкое "ту-ту", сигналя на переезде.

- Поди сюда, - послышалось с кровати.

Джебб подошел к кровати. Делли тяжело оперлась на руку, бормоча: "Ближе!" Джебб приблизился.

- Сил моих нет, - сказала Делли, - но я тебе задам. Сказала ведь, сиди тихо.

И она его ударила. Удар был ужасный и не вязался со слабостью Делли, о которой она говорила. Джебб и раньше получал от нее затрещины, я видел, но то все были несерьезные шлепки, других и не ждешь от добродушной ворчливой негритянки вроде Делли. Сейчас было не то. Сейчас это было ужасно. Так ужасно, что Джебб и не пикнул. Слезы брызнули, потекли по лицу, дыхание прерывалось, он глотал воздух.

Делли откинулась на подушку.

- Попробуй сляг, - сказала она в потолок. - Захворай только, житья не дадут. Изведут вконец. Сляг попробуй.

Она закрыла глаза.

Я вышел из комнаты. Почти бегом добрался до двери, бегом пересек веранду, слетел со ступенек и помчался по двору, не заботясь о том, наступаю ли босой ногой в грязь, которую вымыло из-под дома, или нет. У самого дома я сбавил ход. Я вспомнил, что мать увидит меня босиком. И завернул на конюшню.

Я услышал шум в яслях и открыл дверь. Там на старом бочонке из-под гвоздей сидел Большой Джебб над огромной корзиной и лущил кукурузу. Я вошел, затворив за собой дверь, и устроился рядом с ним на полу. Мы молчали минуты две, я смотрел, как он лущит кукурузу.

У него были очень большие руки, узловатые, с посеревшими костяшками и мозолистыми, словно заржавленными ладонями, эта ржа проступала между пальцами и с другой стороны. Этими руками, необычайно сильными и жесткими, он брал большой початок кукурузы и ладонью вылущивал зерна из гнезд единым махом, как машина. "Поработай с мое, - говорил он, - и руки с Господней помощью будут ровно чугун, а чугун нипочем не сломается". Руки его и впрямь были как чугун, старый, поржавевший чугун.

Большой Джебб был старик, чуть ли не восьмидесятилетний, на тридцать или тридцать с лишним лет старше Делли, но сильный, как бык. Он был коренаст, широкоплеч и на редкость длиннорук, говорят, у туземцев на реке Конго такое сложение, оттого что они вечно на веслах. Круглая крепкая голова сидела на мощных плечах, редкие седые волосы торчали, как старый разлохмаченный ватин. У него была очень черная кожа, маленькие глаза, небольшой приплюснутый нос и самое доброе и мудрое на свете лицо - плоское, печальное лицо старого, мудрого животного, терпеливо глядящего на суету людей, которые всего только люди. Он был хороший человек, после отца и матери я любил его больше всех. Устроившись на полу яслей, я наблюдал, как он лущит кукурузу ржаво-чугунными руками, и с плоского лица на меня глядели его маленькие глаза.

- Делли говорит, ей очень плохо, - начал я.

- Ага, - отозвался он.

- А почему ей плохо?

- Бабья хворь, - сказал он.

- Что за бабья хворь?

- Это у них бывает. Так уж у них бывает, когда пора настает.

- Что это такое?

- Перемена. Перемена в жизни.

- Что меняется?

- Тебе рано знать.

- Ну скажи.

- Вырастешь, все узнаешь.

Спрашивать дальше не имело смысла. Когда он так отвечал на мои вопросы, я знал, что от него ничего не добьешься. Я продолжал сидеть и наблюдать за ним. Пока сидел, снова замерз.

- Ты что дрожишь?- спросил он.

- Мне холодно. Мне холодно, потому что теперь ежевичная зима, - сказал я.