Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75

Раздраженным голосом я говорю:

— Этот вопрос вас совершенно не касается. Дайте лист продления.

Как все мелкие исполнители, она наглая и трусливая. В ее глазах вспыхивают злобные огоньки. Она прекрасно понимает, что я не принадлежу к разряду начальников. В то же время в глубинах примитивного мозга вертится извечная боязнь российского бюрократа: «Как бы чего не вышло». Побеждают все же наглость и хамство. Она оскаливается и показывает на свет божий прокуренные желтые зубы.

— Почему ты мине указываешь, что нам делать?!

Пошлая знакомая фраза окончательно выводит меня из себя. Я понимаю, что сейчас скажу слова, которые поставят меня на одну с ней ступень, но уже сдержаться не могу:

— Слушай ты… мышь… давай направление… быстро!

«Глупо, ох как глупо… не сдержался». Ее лицо наливается кровью. Вся грязь, которая скопилась в фибрах ее души, выплескивается на меня:

— Ты чего командываешь!.. Ты чего командываешь?!! Нажрался водки, как свинья, и ходишь тут командываешь! Она входит в раж:

— Надо милицию вызвать. Он каждый день здесь пьяный ходит, — обращается к стоящим рядом. — Выведите его, он пьяный.

Азербайджанцы не заставляют себя ждать:

— Маладой тшеловек… зачем девушка обижаешь… Напился, надо дома сидеть.

Один из них хватает меня за рукав пиджака… толкает к лифту.

Вот она, обратная сторона моей сдержанности в квартирах клиентов: глаза застилает розовая пелена. Локоть правой руки непроизвольно поднимается на уровень плеча. Апперкот подводил меня редко, не подвел и на этот раз. Бью по наглой усатой физиономии снизу в челюсть. Смуглый подпрыгивает, а затем с грохотом падает на дежурную, переворачивая стол. Краем глаза успеваю заметить, что второй поднимает с ковровой дорожки графин, явно намереваясь меня ударить. Провожу второй апперкот и сразу поворачиваюсь, чтобы выяснить, где третий из этой компании. Его не оказывается. Знакомая картина, когда дерешься с подонками… сплетение наглости, коварства и трусости.

Дверь в мой номер открыта. Мои вещи без меня уже начали собирать. Из сумки торчат рукава рубашек… в дипломате груда мелких вещей. Я сажусь в кресло, включаю телевизор, ожидаю сотрудников милиции. Из коридора долетают шум, крики, причина которых мне хорошо ясна.

Проходит десять минут. Раздается громкий стук в дверь, а затем без приглашения в номер врывается группа людей. Ее возглавляет седой милиционер в чине сержанта. За его спиной приплясывают, объясняя, «пострадавшие» азербайджанцы. Раздается визгливый голос дежурной:

— Вот этот самый… таким место в тюрьме… мы его пустили, пошли навстречу, а он — натуральный бандит.

Оцепенение стряхивать не хочется. Я прекрасно понимаю, сейчас будет составлено заявление. Несколько человек его подпишут, и меня закроют минимум на пятнадцать суток. Объяснять и доказывать в этом обществе, где достоинство человека попирается на каждом шагу, — очередная цепь унижений.

Единственное, что я говорю в свою защиту, это слова:

— Сержант, интересно, как поступите вы, если вас оскорбят свиньей, пьяницей?..

Что касается драки — это звенья одной цепи.

Возможно, в цивилизованном обществе этих слов было бы достаточно для справедливого разбирательства, здесь же… Впрочем, что это я пишу! Разве в цивилизованном обществе дежурная гостиницы посмела бы рыться в вещах клиента?.. Смешно.

Дальше все пошло своим чередом… В милиции составляют заявление. Слушать мои доводы о невиновности не стали. Несмотря на мои просьбы назначить экспертизу, подтверждающую, что спиртного я не употреблял, в протокол записывают: «Хулиганские действия в состоянии алкогольного опьянения».

Ночь я провожу на голых досках в обществе людей, из которых добрая половина невиновны. Утром следующего дня меня ведут на суд, который состоится тут же, в КПЗ. Лысый толстяк судья смотрит на меня сквозь толстые стекла очков и спрашивает:

— Что делаешь в нашем городе?.. Где работаешь?..

— Коммивояжер!..

— Что, что?! — не понимает он, видимо, решив, что я его разыгрываю, и орет:

— Как стоишь! Ты у меня сейчас год получишь!!!

Вот они — тупость и хамство, облеченные властью. Тысячи и тысячи людей остаются обездоленными после прикосновения к судьбе вот таких судей.

— Я работаю разъездным фотографом.

Видимо, он прочитал в моих глазах что-то иное, чем раболепие и страх. Отводя глаза в сторону, уже флегматично бросает:

— Пятнадцать суток, уведите.