Ковелер Ван - Запредельная жизнь

Сегодня о помощи прошу я сам. Привет, Люсьен. Эй, послушай! Посмотри! Пасхальное утро. Ты с корзинкой в руках выходишь во двор, где стоит мой прицепчик, искать яйца. Вот нашел одно. Стоймя на автопогрузчике. Ты его хватаешь, разглядываешь мою физиономию, нарисованную на скорлупке, и тут же разбиваешь. Я падаю в тарелку, смешиваюсь с белком и желтком, а ты меня слизываешь и бежишь дальше, к каруселям, искать еще. И подбираешь следующее, и это опять я - мальчик с пальчик; без тебя я бы так и потерялся, но пока ты находишь дорогу от яичка к яичку...

- ...в субботу и воскресенье Весы окажутся между Марсом и Венерой, это сулит успех в сердечных делах!

Ага, никто и не подумал выключить радиобудильник у меня в трейлере, ровно в девять он запустил "Радио Савойя". И, хотя в спальню звук доносится едва-едва, Люсьен проснулся и резко сел в постели.

- Папа?!

В голосе тревога, он позвал меня. Ура, значит, он наконец почувствовал мое присутствие! Он принял сон, который я ему навеял, пошел по следам, разбил яйцо... Как хорошо, что я остался рядом с ним...

- Папа... - повторяет он шепотом.

Он уже не зовет. Он вспомнил, что меня нет, и мысль о моей смерти забила брешь, через которую я посылал ему известия о своей иной жизни. А обрывки сна, если он вообще был, растаяли в жестокой яви. Что ж, я понял: быть услышанным - дело не безнадежное, но долгое.

Взглянув на часы, Люсьен в панике соскочил с кровати, в два прыжка оказался у двери, распахнул ее и чуть не сбил с ног Фабьену оторвавшись на минуту от соболезнующих покупателей, она принесла ему на подносе завтрак.

- Куда ты, Люсьен?

- Как куда - в школу! Ты меня не разбудила!

- Малыш...

Как бы помягче напомнить сыну, что он осиротел и учительница разрешила ему сегодня не приходить на уроки?.. Фабьена ставит поднос на кровать.

- А ты не хочешь остаться со мной? - Нет.

Фабьена отвернулась. Слезы, которые она сдерживала с той минуты, как встала за прилавок, горькие слезы одиночества хлынули у нее из глаз. Но она стояла молча, вздернув подбородок. Люсьен надул щеки, усадил ее, протянул ломтик хлеба с медом и внушительно сказал:

- Ешь.

Держа хлеб в руке, Фабьена говорит, что все понимает и просит извинения, сейчас Альфонс отвезет его в школу на грузовике, и все будет в порядке. Мед капает на простыню - Люсьен поправляет хлеб в руке матери. Но все равно она его не ест и явно есть не будет - и он кладет кусок обратно на поднос. Фабьена же все держит руку на весу так, как ее согнул Люсьен. Малыш не любит целоваться, но тут он набирает полные легкие воздуха и чмокает мать в мокрую щеку, со стороны похоже, что он ее боднул.

- Мне снился папа, - говорит он ободряющим тоном, как тренер приунывшим футболистам. - Он был на небе с ангелами, и у него самого тоже крылья. Он сказал, что ему хорошо, что он будет нас оберегать и что Бог на него не гневается.

Очень мило, хотя и сплошное вранье. Фабьена кивает и Что-то невнятно мычит.

- Но только, - продолжает Люсьен, - если мы его сожжем, он попадет в ад, это сказал сам Господь.

- Никто не собирается сжигать твоего отца, - с досадой обрывает его Фабьена.

Тогда, со спокойной душой, малыш бросает:

- Ну я пошел одеваться, - и выбегает из спальни. Фабьена же падает на постель и судорожно рыдает. Я знаю, что довело ее до такого состояния. Газета с объявлением моей сестрицы. Злорадно-жалостливые приставания добреньких покупателей. Вопросики с подковыркой: "Так венков не присылать или все же можно?" Издевательские замечания- "в объявление вашей золовки, по всей вероятности, вкрались опечатки". И совсем доконало известие о бегстве Брижит, которое принес Альфонс, по возможности смягчив неловкость ("Она неважно себя чувствовала и решила поскорее ехать назад".) Мне непереносимо тяжело видеть плачущую Фабьену. Столько лет я поддерживал и защищал сестру, всегда был за нее против жены, и вот теперь я на стороне Фабьены, а она не знает и не узнает об этом.

Но минутная слабость прошла, Фабьена встала, одернула платье, поправила кремовый халат - такие по ее распоряжению носит весь персонал, и она сама подает пример. Затем заново причесалась перед зеркалом и, изобразив на лице ангельскую улыбку, медоточивым голоском отчеканила:

- Хрен тебе в глотку, стерва, иди ты на фиг со своим гребаньш венком.

Она решительно расстегнула верхнюю пуговицу на халате и приколола к блузке рубиновую брошь, которую я, на зависть всему городу, подарил ей когда-то по случаю пятилетия свадьбы. Все так же сладко улыбаясь в пику притворно-скорбным рожам, вызывающе проговорила в зеркало: