Ковелер Ван - Запредельная жизнь

Почему мы стараемся понять близких, только когда они перестают обременять нас? В Фабьене было все, чтобы наполнить любовью мою жизнь и дать пишу вдохновению. Но я искал на стороне, чтобы считать себя свободным. Ее же вынужденно терпел и соблюдал видимость хороших отношений ради сына и из уважения к соседям. И ставил ей в вину собственные угрызения, малодушие, иллюзорное бегство... Начать бы все сначала... Да нет, что я мог бы предложить Фабь-енс, кроме своих эгоистических мечтаний! Загнать магазин и пуститься куда глаза глядят, вести жизнь бродячего художника, рисовать и продавать на улицах, на рынках мгновенные портреты прохожих... Словом, я мечтал о том, от чего она бежала. Нет уж, все к лучшему. Но все равно грустно.

Фабьена возвращается в спальню, на цыпочках подходит к кровати и накрывает Люсьена, потом, довольствуясь светом бра из ванной, открывает ящичек своего комода, где держит украшения. Приподнимает один футляр, вынимает из-под фетровой обивки ящика какую-то фотографию и, наконец, задвигает ящик и выходит из спальни.

Эта карточка мне знакома. Я думал, что потерял ее еще пять-шесть лет тому назад, а ее, значит, утащила Фабьена. Не хотела, чтобы у меня осталась частица ее прошлого, воспоминание о жизни до меня - ликующая красавица в купальнике с блестками, - боялась, что когда-нибудь я буду сравнивать ее с этим эталоном. Фабьена на фото улыбается, одной рукой упершись в бедро, другой поправляя волосы, на стройном теле лента с надписью "Мисс Альбервиль". Она подарила мне этот снимок в тот вечер, когда от нее уплыл следующий титул, и написала на нем: "Жаку Лормо, в день нашего знакомства, на добрую память. Фабьена Понше".

Фабьена меж тем идет в гостевую комнату, вкладывает фотографию во внутренний карман моего пиджака и, не взглянув на меня, выходит.

Снег на крышах заискрился под нежданным солнышком, а на земле превратился в стылую коричневую кашу; прохожие месят ее ногами, машины разбрызгивают колесами. Самое обычное утро. У меня никогда не хватало времени оценить красоту этого повседневного пейзажа, и вот впервые нашлось. Ничего не скажешь, хорошо было в нашем мире!

Я нахожусь на высоте пятого этажа, метрах в пятнадцати от земли, и витаю вдоль фасада, выкрашенного густо-зеленой краской, размытой возле окон в фисташковые пятна, - по мнению местных урбанистов-новаторов, это самые что ни на есть савойские цвета. Банк напротив размалеван под двухцветную мармеладку "клубника с бананом" - тоже неслабо. За ночь мой угол зрения заметно расширился, хочу думать, что это благоприятный признак. По-прежнему никаких указующих дорогу потусторонних ориентиров: не реет архангел, не клубится адский дым. Зато все ощутимее мир земной, которому я больше не принадлежу. Хотя, похоже, прирос к нему намертво.

В открытое окошко мансарды прямо над спальней Люсьена высунулся сосед - стоя на стуле и изогнувшись, он соскабливает снег со ската крыши. В прошлом веке его предки владели всем строением и сдавали первый этаж под скобяную лавку, скобянщики расширялись, снимали и покупали все большую часть помещения, пока не вытеснили хозяев в однуединственную комнатушку под крышей. Люсьен уже выпрашивал у нас и ее к своему совершеннолетию. Доживающий последние годы в родовом гнезде отпрыск домовладельцев громко поздоровался в мою сторону, и я едва не ответил, поддаваясь не успевшей отсохнуть с позавчерашнего дня привычке, однако приветствие относилось к соседке из дома напротив она ответила, и у них завязался разговор из окна в окно, я же был для них прозрачен.

Возвращаюсь в спальню Фабьены. Не могу сказать, что я прохожу сквозь стены в полном смысле слова. Все несколько иначе: я представляю себе место, мысленно проецирую себя туда и там оказываюсь.

С той минуты как открылся магазин, Фабьена вся в заботах, от которых ее не стоит отвлекать. Я же остаюсь со спящим Люсьеном и подкарауливаю зазор между его снами, чтобы проникнуть в них, беспрестанно говорю с ним, продолжаю ковбойские истории, которые рассказывал давным-давно, когда его мама лежала в гипсе, а я кормил его из соски. Стоит Люсьену заворочаться или вздохнуть - я спешу ускользнуть на улицу, боюсь невольно все испортить и прервать связующую нас нить, которой так дорожу. Может, это и смешно, но я слишком хорошо помню, как дедушка регулярно посещал меня после своей смерти. Мне снились сны совершенно в его Духе, в них настолько точно отражался его юмор, его веселое бесстыдство, что я не мог усомниться это он посылал мне привет. Например, я бежал на звонок открывать дверь у нас в Пьеррэ и видел на пороге его, деда. Разъятого на части. Отдельно ноги, отдельно руки, правая держит на кончике пальца голову, левая сжинает английский ключ. "Здорово, Жако. Я, видишь, развинтился, а как собрать все снова - забыл. Помоги, а?"