Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— Такой богатый человек, как вы… и требует свой несчастный фунт мяса!

Мало кто знал, что Руперт передал все состояние матери, но подкреплять свою претензию ссылкой на это ему не хотелось.

Герой на половинном окладе! А ведь Джоанна еще в прежнее время ему говорила:

— Я не могу содержать дом на пятнадцать фунтов в неделю. Посчитай: прачечная, это проклятое газовое отопление, Анджелина, дети. Мне не хватает, Руперт!

Как же она теперь уложится в 7 фунтов в неделю? Он твердо решил не трогать своего счета в сберегательной кассе, где лежало 3875 фунтов. А ведь еще придется поднимать скандал из-за Водопьянова!

— Как ты это сделаешь? — спросила Джоанна.

— Сообщу в газеты, — заявил он, зная, что это будет нарушением условий его работы в министерстве, где было установлено, что никто не имеет права давать каких бы то ни было сообщений в печать без особого на то разрешения начальника отдела внешней информации. Но Руперт понимал, что обращаться за советом к Филлипс-Джонсу бесполезно. Не стоит напрашиваться на лишние неприятности.

Руперт думал привлечь всеобщее внимание к бедственному положению Водопьянова, а вместо этого привлек внимание только к себе.

«Герой Арктики нарушил свое арктическое молчание!» — восторженно завопили газеты, наперебой выкладывая все, что им удалось выудить из Руперта. А то, что он говорил о Водопьянове, превратилось под пером репортеров в беглый постскриптум к рассказам о бледном, голубоглазом, нечеловечески выносливом и к тому же богатом англичанине, таком скромном, сдержанном, живущем в романтическом уединении.

Руперт вежливо отвечал на все вопросы газетчиков, не уставая повторять, что приглашает их к себе только для того, чтобы заинтересовать их судьбой русского летчика. Но, разворачивая на другой день газеты, он бывал удивлен и обескуражен: писали много лестного о нем самом и очень мало о Водопьянове. Он мог бы это предвидеть: он думал использовать репортеров в своих целях, но они — в таких делах куда более опытные и беззастенчивые — сразу разгадали его маневр. Им нужен был материал о нем, а не о русском летчике.

Сенсация быстро выдохлась, но одна вечерняя газета послала к нему своего репортера за дополнительным материалом по вопросу, который она желала бы уточнить. Что означали его высказывания насчет Водопьянова? Что за ними кроется? Не обращались ли к нему, например, русские?

— Да, конечно, обращались, — ответил он.

— Ага! Значит, вы сделали свое заявление потому, что вас об этом просили они?

— Ничего подобного, — ответил он. — Мне безразлично, чего хотят русские. Для меня важно, чего хочу я сам.

— А вы уже обращались по этому вопросу к американцам?

— Конечно.

— Значит, вы не верите, что Водопьянов болен и что его нельзя трогать с места?

— Они ж переправили его на самолете со своей базы в Туле, стало быть, если они захотят, они могут отправить его и домой. Русские предлагали выслать за ним самолет.

— Но почему американцы должны его отдавать? Раз его самолет летал так близко от американской части Арктики, он, наверно, шпионил.

— Я не думаю, чтобы он шпионил, — ответил Руперт проныре репортеру, говорившему чересчур громко, но с таким видом, словно он от души сочувствует Ройсу и лишь по долгу профессии опровергает доводы собеседника. Вопросы он ставил жестко, с нарочитой бесцеремонностью, что действовало Руперту на нервы, но придавало беседе остроту.

█

— Нет, ты только посмотри! — простонал Руперт, заглянув в вечернюю газету.

Заголовок гласил: «Ройс, герой Северного полюса, признает, что хлопочет о спасенном им красном потому, что связан с русскими».

— Зачем это им понадобилось? Да еще «герой Северного полюса»?

Зато Джоанне громкий титул доставил удовольствие.

— Это прекрасно звучит: «Герой Северного полюса»…

— Не будь хоть ты дурой, — отрезал Руперт. — Они умолчали о самом главном.

Затем к нему явились американские корреспонденты, и хотя держались они дружелюбно, но слова его тоже перетолковали по-своему. «Ройс утверждает, будто действует по собственной инициативе», — сообщало на следующий день парижское издание «Нью-Йорк Таймс». Это было обидно: интервьюеры как бы намекали, что он не может действовать без чужой указки.

— Ну ее к черту, всю эту муть. — Он скинул с колен газеты и пошел погулять в сад, где было по-осеннему пусто и сухо и все медленно умирало вместе со старым годом, который тоже подходил к концу. — Пропади он пропадом, этот год. Ничего, кроме бед, он мне не принес.