Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

Роланд пристально смотрел на мать широко раскрытыми голубыми глазами.

— Что с тобой, золотко? — спросила она, смягчавшись, и села к нему на кровать.

— Ничего, — сказал он. — А что мы будем делать, если папа не вернется?

— Не знаю. Просто не знаю.

— Мне придется пойти работать? — спросил он.

— С чего ты это взял? Конечно, нет.

— Диккенсу пришлось пойти работать, когда его отца посадили в тюрьму, — объяснил он, черпая свои познания из прочитанных старых книг.

— Теперь все иначе, — сказала она Роланду. — Теперь детям не приходится работать.

— Знаю, — спокойно сказал мальчик. — И все же, что нам, по-твоему, делать, если у нас не будет отца?

Она промолчала, стараясь угадать, отдает ли он себе отчет в том, что говорит. Широко открытые глаза, еще такие ясные, но вдумчивые, казалось, понимают все. Но если он сознает смысл своих слов, как же он может говорить так спокойно — ведь он любил отца! Она смотрела на него, и ей казалось, что она читает во взгляде сына безотчетную догадку о том, что стряслось с Рупертом. Ей трудно было выдержать этот взгляд. Уж скорей бы Роланд закрыл глаза и уснул!

— Не знаю, сынок, — проговорила она. — Я еще не знаю, что мы будем делать.

Она поцеловала его и вдруг почувствовала горячий прилив нежности, поняв, что он может разделить с нею горе; она откинула прядь с его лба. разгладила пальцами брови — привычка, оставшаяся еще с его младенчества. До чего же красивы дети!

— Это невыносимо! — вырвалось у нее б порыве сердечной муки. — Я даже думать об этом боюсь. Никогда, никогда я не привыкну к тому, что мы должны жить без него!

— Он больше не вернется? — спросил мальчик.

— Нет, — сказала она, наконец приговорив Руперта к смерти. — Нет, детка. Он не вернется.

Это путешествие на юго-восток по льдам уже через неделю стало для Ройса нечеловеческой пыткой, а через две недели их жизнь превратилась в тупое, животное существование. Целый день он на своих примитивных лыжах, надрываясь, тащил сани, а Водопьянов помогал ему, отталкиваясь пешней. Они приноровились к этой работе, и, когда лед был ровным, дело шло сносно, но когда на пути возникали многолетние, льды с ропаками, торосами, огромными гребнями, начинались судорожные поиски дороги, какой-нибудь лазейки, щели между этими белыми утесами. Если найти лазейку не удавалось, они переваливали через гребень; сначала лезли вверх, а потом — при удаче — медленно, сантиметр за сантиметром сползали вниз. Но им слишком часто не, везло, и тогда, поскользнувшись, Ройс летел вместе с санями с семиметровой высоты в мягкий снег, сани каким-то чудом оставались целы, но Водопьянов вместе с койкой сваливался с них, и боль раздирала его тело на тысячу кусков.

Сначала погода им благоприятствовала, но потом начала портиться, и однажды, когда поднялась метель, Ройс провалился в узкую расселину и чуть не сломал правую ногу. Он с трудом выбрался из проклятой щели и в изнеможении свалился на лед. Густая снежная крупа мешала ему видеть Водопьянова.

— Все в порядке? — крикнул Водопьянов.

— Кажется, да, — слабым голосом ответил Ройс Нога была цела, но колено очень болело. «Если ты сломаешь ногу, — предупредил он себя, втаскивая Водопьянова на сани, — даже если ты подвернешь ее, лучше пусти себе пулю з лоб». — Придется сделать привал, — прокричал он Водопьянову, перекрывая шум ветра.

— Давайте, — донесся до него наигранно бодрый голос.

Ветер долго не давал Ройсу поставить палатку, хотя он выбрал место под защитой высокого ледяного гребня, рискуя оказаться погребенным под обвалившимся снегом. Ему хотелось пить, он растопил на примусе снег и, глотнув горячей воды, бросил в банку концентрат. Они съели его молча, не почувствовав вкуса, а потом Ройс развернул свой спальный мешок, вытряхнул набившийся в него снег, забрался внутрь и проспал всю ночь, ни разу не повернувшись, ни о чем не думая и ни о чем не заботясь.

█

— Как же так, Руперт, — сказал однажды Водопьянов, желая рассеять уныние в палатке, где они лежали вот уже два дня, прячась от непогоды, — если вы не христианин и не коммунист, кто же вы тогда?

Они дожидались, когда угомонится наконец эта белая ревущая стихия, и время от времени принимались обсуждать свои шансы на спасение и откуда это спасение может прийти. На что они надеялись, если все говорило, что положение их безнадежно? Да и надеялись ли они? Разве может надежда возникнуть из разговоров? Они говорили о своем положении без околичностей и без горечи, они оба понимали теперь, что если настанет предел их терпению и выносливости, они перейдут его, и тогда появится новый предел, но они перейдут и его. Нога у Руперта болела, однако он скрывал это от Водопьянова; Водопьянова снова лихорадило, и он старался скрыть это от Ройса. Но они пристально следили друг за другом и говоря о жизни, и смерти, и о своей судьбе, черпали надежду отнюдь не в религии и философии.