Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— Я не знаю толком, кто я, — ответил Руперт, — вернее, чем я был. Но если мы отсюда выберемся, я думаю, что буду другим человеком. Такого рода опыт обычно сильно меняет людей.

— Это верно. Я тоже стану другим, — сказал Водопьянов и рассмеялся. — Но вряд ли стану примерным христианином.

█

Они снова двинулись в путь — ночь шла на убыль, и ясно светила луна. Это была необычная луна; окруженная ярким обедом, она висела в желто-зеленом разрыве облаков, которые, сойдясь наверху, образовали громадный крест, раскинувшийся на полнеба. Ветер стих, сани легко бежали по скрипучему снегу, но стоило им въехать в торосы, как путь для Ройса превращался в пытку, и, сделав каких-нибудь два километра за день, он валился с ног, измученный коварством льда и снежных ловушек.

Для Водопьянова торосы были сущим адом, сани подпрыгивали, тряслись, переваливались на буграх, останавливались, дергались, и тело его болталось на койке, как подвешенное на цепях таранное бревно стенобитного орудия. Он уже не мог опираться на локоть и лежал, окоченев от холода, мучаясь при виде нечеловеческих усилий Ройса, тем более что цель похода казалась ему недостижимой.

Через неделю они снова отлеживались полтора дня в палатке, пережидая буран; Руперт отдыхал, промывал язвы на ногах, а Водопьянов грустил о доме.

— Все время думаю о жене — где она теперь, что делает, — сказал он с неожиданной тоской. — Сейчас ее, должно быть, нет в Москве. Уехала на какую-нибудь зимовку в Заполярье. Ей сейчас тоже несладко. Думает, наверно, что я погиб…

— А чем она занимается? — спросил Руперт.

— Она лектор. Читает лекции о поэзии нашей и английской. Весь Север объездила, знает его не хуже меня…

Ройс сухо засмеялся:

— Странное занятие, правда?

— А почему? — Водопьянов не понимал его. — Ее очень интересно слушать. И по-английски говорит прекрасно. Она у меня партийная. Теперь я, наверно, тоже подам заявление. Да, теперь я это непременно сделаю.

— А вы разве не все коммунисты? — спросил Ройс, оголив ноги, чтобы дать подсохнуть язвам.

Водопьянов рассмеялся.

— Да что вы! Вы думаете, у нас все состоят в партии? Отнюдь. У нас не так-то просто стать коммунистом. Человек должен быть достоин этого.

Тут Руперт задал вопрос, который давно уже вертелся у него на языке:

— А сами вы… что вы делали в Арктике, Алексей?

Водопьянов пропустил вопрос мимо ушей, то ли сознательно, то ли от усталости— трудно было понять.

— Интересно, — раздался в темноте его голос, — что они там поделывают, на острове Рудольфа? Наверно, говорят: «Водопьянов всегда был сорвиголова, вечно лез на рожон. Не повезло ему, бедняге!» Откуда им знать, что у меня нашелся такой друг? Вот будет потеха, когда я вернусь.

И Водопьянов тихо засмеялся.

█

Но потом им стало не до шуток. Заскорузлая одежда липла к телу, бороды заледенели и сделались зеленовато-черными от пота и грязи, длинные волосы сбились в колтун, глаза слезились от ветра и ослепительного блеска снежной равнины.

Наконец однажды они увидели птицу — это была чайка Росса, с розовой грудью и черным кольцом вокруг шеи. Она спокойно села на высокую стойку саней, Ройс бросился ее ловить, но каждый раз она взлетала у него из-под рук; в конце концов он схватил ружье и первым же выстрелом разнес ее в клочья.

Он огорчился, потеряв обед.

— В следующий раз, — свирепо сказал он Водопьянову, — я буду бить лыжей. А теперь я пошел: скоро полдень, надо определить широту. Судя по этой птичке, мы, может быть, ближе к земле, чем думаем.

Лед уже начал таять. За два дня езды по первым лужам Водопьянов и Руперт промокли до костей; то и дело шел дождь, перемежаясь с мокрым снегом, и в белесовато-сером небе изредка проглядывало солнце. Руперт хотел тайком от Водопьянова определить долготу, чтобы точно выяснить, где они находятся.

Из саней и куска парашютной ткани он устроил навес, и, хотя его плечи, стертые до крови за четыре недели ходьбы в лямке, болели, а правая нога почти не гнулась, он долго и тщательно готовился к тому, чтобы поймать солнце, когда оно появится из-за туч, и теперь ждал, разложив перед собой секстант, часы и таблицы.

Во второй половине дня раскаленная сердцевина солнца появилась в окуляре его секстанта, и он, записав его высоту, ушел в палатку и стал работать с таблицами.

— Широта семьдесят шесть градусов четыре минуты, — сообщил он Водопьянову. — Слишком отклонились к югу. Лед дрейфовал, пока мы шли. Чертовы болячки, — сказал он, пытаясь отодрать штанины, прилипшие к двум большим ссадинам, с которых упорно сваливались повязки из парашютного шелка. — Теперь нам надо прямо на восток. До земли недалеко,