Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— Ну, этого я не допущу, — произнес он жестко.

Больше он ничего не сказал, но я понял, что опасность, грозившая детям, вернула его к жизни.

— Мне надо идти, — объявил он, не глядя на меня, мне даже почудилось, что ему нелриятно мое присутствие; я не стал его задерживать и не спросил, куда он идет. — Еще увидимся, — бросил он на ходу.

— Конечно, — отозвался я.

Я глядел, как он шагает по тихой улочке Хэмпстеда, — вид у него был такой, словно он попал в стеклянное царство, которое может разбиться, если он позволит себе хоть одно неосторожное движение. Не потому ли тяготился он и моим обществом?

Я больше не видел Руперта.

В три часа дня я пришел в тюрьму Холлоуэй на свидание с Пепи. Бремя своих и чужих забот так удручало меня, что сперва я даже не почувствовал всей тягостности тюремной обстановки. Находясь на воле, человек и в самом деле не отдает себе отчета, что такое свобода, но в тюрьме все специально устроено так, чтобы несчастный заключенный постоянно ощущал свою несвободу и ни на минуту не забывал, что он — беспомощное существо из плоти и нервов — обречен на гибель в этой железной клетке. Деревянная калитка в воротах отворилась, и я очутился на выложенной камнем четырехугольной площадке, запертый среди каменных громад, проволочных сеток, длинных коридоров, потрескавшихся стен, потертого линолеума, дощатых столов и спертого запаха вековой беды.

Но Пепи все это будто даже шло на пользу, и когда она появилась, у нее был такой свежий вид, словно она только что вышла из ванны.

— Я всего час назад узнала, что вместо мамы придешь ты, — сказала она. — Свидания разрешают только членам семьи, для тебя сделали исключение.

— Ты не возражаешь?

— Нет. Хочется увидеть хоть какое-то дружеское лицо. Вот когда свидание кончается и тебя уводят, это ужасно… Ну, что нового на белом свете?

— Много всякого…

Мы встретились в большой камере для свиданий с высоким потолком, оштукатуренными грязными стенами и тщательно вымытым цементным полом, на котором все же темнели какие-то пятна; мы сели на длинную черную скамью у закопченной стены. У двери — это была самая обыкновенная дверь — за сосновым столом сидела надзирательница; перед ней стояла чашка чая без блюдечка и лежали какие-то синие жетоны. К поясу ее платья была прикреплена цепочка, похожая на цепочку унитаза, и на ней висела связка ключей. Пепи выглядела несколько странно в длинной тюремной юбке, хотя чувствовала себя в ней совершенно свободно; впрочем, это странное впечатление объясняется скорее всего тем, что я пришел к ней из мира коротких юбок: тюремная мода отставала года на четыре, а может быть, лет на четыреста. Время здесь остановилось.

Я попробовал описать ей день за днем все, что произошло с тех пор, как ее посадили в тюрьму, но у нее не хватило терпения меня выслушать; к тому же, я забыл, что ее уже навещала Кэти.

— Хватит об этом, — прервал я вдруг ее расспросы о Руперте и Джо. — Я ведь пришел предложить тебе выйти за меня замуж, как только тебя выпустят; все остальное обсудим потом.

Она, славу богу, не стала надо мной издеваться, и я был ей благодарен хотя бы за это.

— Очень мило, Джек, но чем ты собираешься заняться? — спросила она.

— Это зависит от твоего ответа.

— Если я скажу «да», чем ты тогда займешься? — настаивала Пепи.

Я задумался: какой ответ заставит ее сказать «да»? Берегись, сдерживал я себя: никогда нельзя угадать, что она скажет. Но я уже чувствовал себя несчастным оттого, что готов был идти на любые уступки, и только не знал, каких она требует. Чего она от меня хочет?..

— У меня нет определенных планов, — отважился я наконец. — Придется тебе пойти на риск.

— Ты что же, хочешь, чтобы я за тебя все решала? — спросила она, постучав пальцем по моему колену.

— Ну тебя к черту! — воскликнул я с раздражением.

Надзирательница оторвала взгляд от чашки и пролаяла:

— Ругаться запрещено.

Внезапно от этого окрика я почувствовал какую-то дурацкую робость.

— Бедный Джек! — захохотала Пепи.

Не знаю, подействовал ли на меня лей надзирательницы или насмешливый тон Пепи, но меня вдруг охватило непреодолимое желание бежать. Мне уже расхотелось жениться на Пепи, больше того, меня одолевал страх при одной мысли, что она может согласиться.

— Собственно, — скороговоркой произнес я, призвав на помощь всю свою волю, — я хочу перебраться в Сурабайю, или на французский остров Нумеа, или еще куда-нибудь, все равно куда. Уехать отсюда.