Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— Не слишком ли он тучен для такой роли? — осведомился Фредди.

На этом разговор и кончился, но отныне Фредди был уверен, что интуиция его не обманывает. И хотя он знал, что ему ничего не стоит выяснить, кто был спутником Пегги, выяснять это ему не хотелось. Если он все узнает, придется делать какие-то решительные шаги, а ему не хотелось разрушать счастливый брак, который длился вот уже пятнадцать лет. Фредди ни о чем не расспрашивал жену, не ставил точек над „і“, но теперь всякий раз, как у нее было свидание, он это сразу чувствовал.

Сама Пегги, по-видимому, считала, что муж не догадывается об ее измене. Во всяком случае, вначале она вела себя так, будто была уверена, что он ничего не знает. Она твердо решила не давать ему возможности что-нибудь узнать: была осторожна и дома ничем не выдавала своей второй, тайной жизни, не назначала свиданий, которые могли бы нарушить привычный распорядок дня, избегала лишней лжи. Когда она спрашивала себя, стала ли она меньше любить Фредди или меньше восхищаться им (а она очень его любила и очень им восхищалась), она должна была признаться себе, что ее отношение к мужу ничуть не изменилось.

Тогда зачем же она уходит к другому?

Что ее толкало — модная в наши дни жажда острых ощущений? Приевшаяся близость с мужем и потребность в какой-то перемене, желание пережить хотя бы еще одно или два маленьких приключения, пока совсем не состаришься и перестанешь быть привлекательной для кого бы то ни было? Погоня за свежестью чувства, чего уже не мог дать ей муж, чересчур поглощенный своими делами, слишком уверенный в себе и оттого часто с нею небрежный? Она сама не знала что. Правда, ее мучили угрызения совести, но она заглушала их без особого труда. И не по слабодушию или из лживости, а от сознания, что с посторонним человеком она может позволить себе то, на что никогда не отважилась бы с мужем. Сначала она думала, что Фредди ничего не замечает, но потом поняла, что ей не удалось его обмануть. Она недоумевала, чем себя выдала, ибо Фредди несомненно знал больше, чем могла раскрыть ему случайная встреча с нею и ее спутником.

„Что ж, если ему все известно, — сказала она себе с философским спокойствием, — значит, так тому и быть!“

Ей очень хотелось выяснить, что именно ему известно. На всякий случай у нее была заготовлена куча правдоподобнейших объяснений и тысяча оправданий, а если бы и они не помогли, она нашла бы в свою очередь, в чем его упрекнуть, чтобы заставить егооправдываться.

Этот-то дипломатический нейтралитет и стал с течением времени основой их совместной жизни. Они не ссорились, не выясняли отношений, все внешние приличия были соблюдены. Но что-то из их жизни ушло навсегда. Супруги, казалось, были по-прежнему нежны, даже как будто любили друг друга, однако общение их не шло дальше обмена словами, а от былой привязанности осталась лишь привычка, помогавшая прожить сегодняшний день, не думая о том, что будет завтра. Они ясно отдавали себе отчет в том, что стоит им нарушить размеренную повседневную рутину — и под ногами разверзнется пропасть, в которой оба они погибнут.

Но Фредди все еще приятно было, придя домой и приняв ванну, слышать, как она выговаривает ему своим ровным голосом за то, что он выпил второй коктейль до прихода гостей. Первый коктейль он обычно брал с собой в ванну и лежал в ней четверть часа, отдыхая, потягивая холодный мартини на водке и чувствуя, как отступают суматошные заботы дня, а нервы успокаиваются. Вода смывала вместе с грязью все дневные тяготы. Его поражало, сколько на нем было грязи после нескольких часов, проведенных в его стерильной конторе.

— Наверное, я сильно потею, — жаловался он Пегги.

— Слишком много ешь сахару, — упрекала она его.

Он вытирался, надевал чистое белье — одно из самых больших наслаждений в жизни — крахмальную сорочку, костюм и ботинки, которые завязывал ему камердинер Питер, выходец из Вест-Индии; сам Фредди тем временем допивал свой коктейль. Теперь можно было заглянуть на кухню и посмотреть, что готовят там для приема гостей — парадного или интимного. По дороге его радостно приветствовала собака; потом, если бывали письма от детей из пансиона, он их читал; о детях же говорила с ним и Пегги; впрочем, иногда она рассказывала последние светские сплетни (оба они это любили); Фредди просматривал вечернюю газету. Наконец, раздавался звонок, и одна из горничных вводила первых гостей.

— Ты подружишься с Рупертом, — предсказывал он Пегги. Она раскидывала диванные подушки, чтобы усесться поудобнее. На ногах у нее поблескивали золотые шлепанцы, которые в самую последнюю минуту она сменит на ненавистные туфли. — Хотя он, конечно, престранный субъект.