Джеймс Коззенс - Почетный караул

В некотором отдалении безошибочно узнаваемый майор Макилмойл ревел как бык: мешая ругань с предостережениями, он старался остановить массовую вылазку, ведь атакуют их, они находятся под огнем, они открылись… Да ложитесь же, чтоб вас! Хватит одного-двух, так их растак!

В воздухе еще оставались парашютисты — несколько из первой группы и вся вторая. Но теперь уже не казалось, будто они висят неподвижно или спускаются, но медленно-медленно. Широко развернувшись в боковом скольжении, вторая группа прошла над штабелем на довольно большой высоте под углом, который словно удлинялся с ускорением движения — теперь даже Натаниел Хикс не сомневался, где они опустятся. А ниже их под углом, который по контрасту выглядел много круче, быстро приземлялись остатки первой группы — один за другим, все ближе и ближе к штабелю, а последний летел прямо на него. Натаниел Хикс с изумлением обнаружил, что спуск на парашюте совсем не то, что ему казалось прежде. Отнюдь не парение, а падение камнем, только чуть приторможенное, и о землю парашютист ударяется почти так же сильно, как человек, который спрыгнул без парашюта, например, с высокого штабеля досок.

Парализованный страхом, Натаниел Хикс тупо смотрел, как прямо перед ним еще за штабелем, но почти касаясь верхнего слоя досок, раскачивается плотное тело в мешковатом обмундировании: чуть подогнутые колени и большие сапоги крепко прижаты, голова в шлеме наклонена, вскинутые вверх руки сжимают стропы. Фигура падала, как камень и упала на камень. На широкую новую, еще ни разу не использованную взлетную полосу из бетона — искусственного камня.

Десантник летел спиной к ветру, и, когда подошвы его сапог ударились о бетон, Натаниел Хикс видел его именно со спины. Подогнутые колени его не удержали, он запрокинулся, наклонился на бок и заскользил по земле, бессильно раскинув руки. Сжатые кулаки выбирали слабину строп, внезапно утративших тугую натянутость, однако парашют, который было задергался, начиная обмякать, едва его купол опрокинулся и коснулся бетона, вдруг наполнился ветром. Теперь наклонное скользящее туловище с глухим стуком ударилось боком и плечом о землю. У десантника вырвалось бессловесное восклицание — полувопль, полустон. Видимо, ремень у него под подбородком ослабел: во всяком случае, шлем слетел с его головы и мелодично зазвенел, катясь по бетону. Надутый ветром парашют повернулся как парус, туго натянул стропы и потащил свой груз по взлетной полосе.

Глаза Натаниела Хикса, прикованные к этому жутковатому зрелищу прямо впереди, тем не менее рассеянно вбирали панораму, на фоне которой парашют волочил десантника по бетону. А фоном служил мирный водный голубой простор за широкой белой полосой бетона и рыжей полосой песка у кромки озера. И на этом фоне появилась — в нестерпимой детализации одновременно разворачивающихся событий — последняя группа парашютистов, совсем низко и уже в порядочном отдалении, ярдах в ста от берега. Подвешенные фигуры неслись над самой водой, и все же момент соприкосновения с ней оттягивался, словно им никак не удавалось достичь ее поверхности.

В это мгновение не то три, не то четыре парашюта изменили характер движения и чуть поднялись, надуваясь, сталкиваясь с другими. И тут же стало ясно почему: они освободились от висевших на них людей, которые, видимо, отстегнулись и упали в воду первыми среди тучи брызг. И скрылись из виду еще до того, как взметнувшиеся волны снова упали в озеро. Чуть дальше те, кто не отстегнулся, тоже ударялись о воду, пропахивали борозды пены, исчезали под ней. Букет парашютов опрокинулся, мгновенно намок и ушел под воду. На протяжении нескончаемо жуткой минуты на воде и под ее поверхностью барахтались тела.

У лодочного сарая выла сирена. Натаниел Хикс почувствовал, как сжалось его горло, заглатывая воздух, а затем сжалось еще больше, словно чтобы использовать этот воздух для крика. Но крик не вырвался. Его глазные яблоки пронизывала боль, как от слишком яркого света — может быть, из-за перенапряжения глазных мышц при непроизвольной попытке сфокусировать взгляд в двух разных направлениях одновременно. Боль в глазах усугубляла невыносимое давление, которому они подвергали сознание, требуя невозможного дробления на миги, на достаточное число мигов (по мигу на одно восприятие), чтобы объять хаотические секунды мелькания над озером и на его поверхности, внезапно возникшего, внезапно разом прекратившегося.