Джеймс Коззенс - Почетный караул

Уныние недостойно мужчины. Мужчина должен воспрянуть духом и сделать что возможно с тем, что есть у него в распоряжении. Если то, до чего он с таким упорством добирался, теперь грозит парализовать его, неужто разумное существо не воспротивится? Если разум тебя предает, не находя смысла, если сердце тебя предает, не находя цели, тогда должна восстать и взяться за дело упрямая, неколебимая воля. Смысл должен быть найден, цель должна быть поставлена. Неужели это так уж много?

Нет и нет. Открытие не ново. Лучшие умы на протяжении шестидесяти веков искали, что тут можно предпринять, и результаты их поисков, их полезные намеки, их здравые советы, горячо рекомендованные ими пути и способы открывают перед тобой широкий выбор. Тебе остается только подыскать что-нибудь наиболее отвечающее твоему вкусу и характеру. Узнав же, что нечто позволит тебе остаться на плаву, поможет играть в человека, ты можешь ободриться. Твоя нужда сама отыщет то, что тебе требуется, и приспособит его для тебя и сумеет тебя поддержать, когда те, кому требуется нечто иное или кажется, будто им ничего не требуется, начнут спрашивать, не свихнулся ли ты.

Жизнь, как согласился бы судья Шлихтер, подобна жалостной исповеди неудачника, очень запутанной, начинающейся неизвестно с чего, не имеющей конца, неясной по теме, сбивчивой в событиях. Кое-что ты видишь сам, и хотя в лучшем случае это самая малость, по ней ты способен воссоздать общую картину, ибо кусочек этот всегда хорошо сочетается с тем, что, по их словам, видят другие люди.

Злосчастные жертвы жаловались на свое злосчастье. Тот, кто сворачивал на якобы легкий путь, обнаруживал, что путь этот тут же становился тяжким. Простодушные искатели, не обладая всем необходимым, никак не могли добраться до искомого. Самодовольные с гордостью объявляли свои мишени и промахивались, лишенные даже утешительного сознания, что почти никто не задерживался поглядеть, попадут они или нет, да и тем это было все безразлично. Любые общие положения, любые благие намерения находят комические опровержения в описанных или зримых велениях судьбы, когда молодые умирают, а старые вступают в брак, когда мужественное терпение убеждается, что поезд уже ушел, а добрые самаритяне, подошедши, оказываются в ловушке и теряют собственную последнюю рубашку, — находят их в бесчисленных ежедневных событиях среди толчеи неиссякаемого потока свиней гадаринских, по чьему-то капризу одержимых, но заведомо ни в чем не повинных (ведь как может свинья быть виновной или грешной?), на их пути к назначенному обрыву. Эта горестная, а нередко и трогательная история о несчастьях и неудачах полна повторений и неимоверно затянута, а что она доказывает? Ну-ка, пусть кто-нибудь попробует доискаться до этого!

Пользуясь словами Великого, хотя, быть может, и не слишком Хорошего человека, старик Шлихтер отвечал с рокочущей благочестивостью и благородными жестами:

Полковник Росс стоял, испытывая ноющую боль во всем теле, оглушенный: мимо проезжали не то грузовики, не то орудия, не то что-то еще, и солдаты на них сидели в нелепых, скованных позах, поднимая скрещенные руки. Он начал перебирать в памяти кое-какие недавние случайные добавления к разладу, к непостижимой гармонии.

По чьей-то глупости свалившийся на шоссе фюзеляж «тарфу тесси» в смраде разлагающейся крови. Лейтенанта — как бишь ее там… а, Турк!.. — рвет в бумажный пакет в самолете, который чуть не разбился с ними всеми. Сэл, выблевавшая на пол столовой початую бутылку виски вместе с чем-то съеденным. И «Оканара сан», раскрытая на «О том о сем рассказывает Арт Буллен». Сквозь жаркую темноту вечера до него донеслись пьяные голоса, распевающие в освещенном отеле, и он поднялся на ноги. Двое нахальных юнцов-лейтенантов произносят наглые речи, выдавая себя, да и являясь двумя отвратными и единственными защитниками человеческого достоинства.

Со словами: «Не хочу, чтобы ты был мрачным» — Кора ласково обволакивает его привычным теплом. Угрюмые черные лица, своей обескураженной настойчивостью столь отвечающие старой роли униженных и предаваемых, маячили перед ним в праведном возмущении — по необходимости, тщетном. Полковник Вудман, от которого и через письменный стол разит виски, бессмысленная словесная перепалка — и десять часов до того, как он сунет в рот ствол пистолета. Пока полковник Моубри мягко похваливает его и мягко ему пеняет, Бенни, юный Марс в человечьем облике, равнодушно отводит жесткий пустой взгляд и горбит сильное, иссеченное шрамами тело, созерцая аэрофотографию Максуэлловского аэродрома. Нюд в воздухе без сучка без задоринки ведет отличную, крепкую, хотя и тяжеловатую для малых высот сучку под названием «тандер-болт», улыбается, как титан, прикосновением к Матери-Земле обновивший свою силу. Нюд краем глаза замечает приближающийся кончик крыла лихо пилотируемого П-38 и, преобразившись в генерала, обставляет самого лучшего из своих командующих группами, принуждает своего занервничавшего неудавшегося убийцу наложить в штаны от страха.