Джеймс Коззенс - Почетный караул

Полковник Росс тоже был по-своему счастлив. Он наслаждался, что на час, а то и больше его оставили в покое. Здесь ничто не требовало его внимания. Время от времени перенося тяжесть с одной ноги на другую, полковник Росс мирно, лишь с легкой меланхолией созерцал живой, говорящий образ судьи Шлихтера, вот уже четверть века спящего в могиле.

В те дни, когда юный Росс благодаря удачному стечению обстоятельств (в сочетании, не отрицал он, с целеустремленным трудолюбием и неплохим интеллектом) получил возможность поработать у судьи Шлихтера, тот, уже в годах, держался с привычной величественностью, которая сквозила в любой мелочи. Речения судьи Шлихтера (другого слова для этого не подбиралось) не могли не ошеломить молодого человека, который бросил школу — особенно если он сожалел, что ее бросил, — и в двадцать лет твердо вознамерился возместить потери, на которые так легкомысленно обрек себя в шестнадцать. Лексические запасы судьи Шлихтера были столь огромны, что ему редко не удавалось подобрать длинное слово взамен короткого, каким обходятся обыкновенные люди. И эрудиция его не ограничивалась узкими пределами юриспруденции. Он ознакомился со всеми лучшими человеческими мыслями и словами и свободно, без малейшей запинки, ими оперировал. Юный Росс составил тайный список авторов, о которых следовало разузнать, и книги, которые следовало взять в библиотеке. На судью он взирал с почтительным благоговением.

Длилось это, без сомнения, несколько месяцев, но, пожалуй, лишь несколько, ибо юноша был наблюдателен и умел делать выводы. Немного освоившись в юридической среде, он не мог не заметить, что сливки местной адвокатуры хотя и покорно выслушивали округленные периоды старика Шлихтера, но без всякого почтения. Они не упивались тем, как он потчевал их Мильтоном или с ухватками провинциального актера декламировал двадцать строк Шекспира, а то и стихи Уитьера или Лонгфелло, уже более полувека назад навязшие у всех на зубах. Естественно, наступило время, когда при первых признаках того, что судья вот-вот Даст волю красноречию, юный Росс начинал испытывать невыразимые муки. Он заранее видел нарочито внушительную позу, слышал комично рокочущий голос; он со стыдом предвосхищал, как зрители в зале будут с насмешливой покорностью судьбе исподтишка возводить глаза к потолку, как обвинитель и защитник будут, прикрывшись ладонью, обмениваться нетерпеливыми, ироничными замечаниями. Неужто судья не догадывался, что над ним смеются — над старым напыщенным краснобаем.

Тут-то и крылась загадка. Ум судьи Шлихтера был, выражаясь на жаргоне того времени, как стальной капкан. Наклоняясь в судейском кресле, внимательно слушая у себя в приемной, он ничего не упускал, ничего не забывал, и никому не удавалось его провести. Ложь он чуял за милю. Две-три минуты мастерского допроса — и он уже с наслаждением обличал мошенника неосторожными устами самого же мошенника. Когда честолюбивые молодые обвинители или защитники, несколько дней усердно затемнявшие вопрос, наконец кончали свои речи, старик Шлихтер, подводя итоги, заглядывал в свои заметки и за десять минут отметал все искусно приплетенные к делу посторонние моменты. Он извлекал на свет потерянную было суть, он логично и стройно суммировал судебное разбирательство, и все передержки, все передергивания той или другой стороны становились ясными как день, и чаще всего присяжным не было никакой реальной нужды удаляться на совещание.

Так жаль, что с не меньшей охотой судья Шлихтер прерывал речь обвинителя или защитника, чтобы пророкотать: «Жизнь реальна! Жизнь серьезна! Не могила цель ее!» Или ошарашивал всех, властно осведомляясь у подсудимого, как справедливость у других он мнит сыскать, коль сам себя он предает злым языкам и дням страданий и забот? Что сталось со стальным капканом его ума? Что сталось с человеком, которого никто не мог провести?

А действительно — что?

Полковник Росс, вернувшись в настоящее, уловил, что вокруг него все вдруг неуловимо подобралось и подтянулось. Он скосил глаза влево и успел увидеть за разрывом в марширующих рядах приближающийся знаменный взвод. Полковник Росс тоже умеренно подобрался и встал поровнее в ряду штабных. Генерал Бил и генерал Николс синхронно поднесли ладонь к козырьку, показав идеально бравую четкость. Полковник Росс тоже поднес ладонь к козырьку, хотя не столь браво и четко.

Он узнал флаг батальона ЖВС и не удивился, когда секунду спустя с зрительских трибун, где волной поднимались фигуры и совлекались головные уборы, донеслись быстрые одобрительные хлопки. Перед ним генерал Николс, еле шевеля губами, чуть улыбнулся и что-то сказал генералу Билу, а тот чуть улыбнулся и, еле шевеля губами, что-то ответил. Мимо в полном одиночестве впереди роты, неподвижно держа руку у фуражки, маршировала курносенькая лейтенантша, которая накануне предложила устроить особую комнату для медицинского осмотра.