Джеймс Коззенс - Почетный караул

— Ты мне об этом не рассказывал, — сказала миссис Росс. — И правильно сделал. Никогда не говори мне о таких вещах. Лучше, когда не знаешь. Ужасно, что тебе приходится так часто летать. Конечно, тут ничего не поделаешь. Я так и не поняла, что ты имел в виду, когда сказал, что Бенни для Нюда идеал.

— Я, пожалуй, и сам не до конца понимаю, — ответил полковник Росс, — мне это почему-то сегодня пришло в голову. Я даже не уверен, что сам Нюд это понимает. Разве что чисто интуитивно. Мне кажется, Бенни такой, каким Нюд сам хотел бы быть, и Нюд думает, он мог бы таким стать, начнись война лет пятнадцать назад, а не сейчас, когда ему сорок и он для этого уже стар. Может быть, Нюд и сам этого не сознает, но я уверен: больше всего на свете ему льстит, что Бенни считает его равным, пререкается с ним, иногда не подчиняется. Для Нюда это знак, что Бенни его уважает. Мне кажется, Бенни его действительно уважает. Ведь Нюд — один из немногих людей, кому есть дело до Бенни. Они очень нужны друг другу.

— И очень плохо! — сказала миссис Росс. Она произнесла это с такой горячностью, что полковник, который никак этого не ожидал, открыл глаза. Она встала из-за туалетного столика и потянулась к выключателю — полковник заметил, что рука у нее слегка дрожала. — И очень плохо, что они понимают друг друга. Ничего они на самом деле не понимают. В этом-то все и дело! Ну, если это так, то ничего другого, разумеется, для него не существует! Есть какие-нибудь новости о Джимми? Ты от меня ничего не скрываешь?

— Нет, конечно нет, дорогая, — сказал полковник Росс. — А какая здесь связь?

— Такая, — ответила миссис Росс. Она подошла к нему и присела на край кровати. — Самая прямая, можешь мне поверить. — Она выключила свет на ночном столике и в темноте легла рядом с ним. Напряжение не покидало ее.

— Не волнуйся за него, — сказал полковник Росс. — Все будет в порядке.

— Нет, не будет, — ответила она. — Он не вернется. Его убьют.

Полковник Росс глубоко вздохнул.

— Что за нелепые мысли, Кора! Уверяю тебя, у нас в бомбардировочной авиации сейчас очень низкие потери. Гораздо меньше, чем мы предполагали. Так что опасность вовсе не так велика. А будет еще меньше, потому что скоро мы сможем менять экипажи, отправлять на отдых тех, кто сделал определенное количество боевых вылетов. Пока это, разумеется, военная тайна.

— Да кому мне ее рассказывать?

— Ты же сама читала, что он пишет. Он…

— Я думаю, им не все разрешают писать. Да и он, наверное, пишет то, что, как ему кажется, может меня успокоить. Но я все равно чувствую, что, когда он писал то — последнее — письмо, он боялся.

Очень может быть, подумал полковник Росс. Ведь письмо написано 18 августа. К этому времени на всех английских авиабазах уже знали, что произошло семнадцатого числа. И еще они должны были знать, что это не последний, а лишь первый массированный налет на немецкие заводы по производству истребителей. В тот день, наверное, не было ни одного бомбардировочного экипажа, ни одного летчика, которого бы не пугала мысль о предстоящих вылетах. Хотя, скорее всего, они старались вообще об этом не думать.

— Ты, наверное, считаешь, что это я во всем виноват, дорогая, — сказал полковник Росс. — Но я, ей-Богу, не знал, как иначе я мог тогда поступить. Да и сейчас не знаю.

— Нет, ты не виноват. Я все виню, всю эту дурацкую жизнь. Я тружусь, стараюсь, а потом что-то происходит не знаю, что, — и все рушится. Неужели во всем этом есть смысл?

— Что я могу тебе сказать, — ответил полковник Росс. — Честно говоря, я и сам часто об этом думаю. Вот и сегодня думал. Я уже стар и чем дольше живу, тем меньше понимаю, что к чему, тем хуже у меня все выходит. Так какой же во всем этом смысл? Вот возьми людей — просто руки опускаются. Я сегодня целый день бился — и без толку. Например, полковник Моубри — хороший человек и при всем том самый большой дурак, каких я знаю. Теперь еще неприятности с цветными офицерами. Они считают, что с ними обходятся несправедливо. Думаю, во многих случаях так оно и есть, но существуют непреодолимые препятствия, которые мешают обращаться с ними по справедливости. А те двое, что за них заступились, — просто два молодых петуха, которым больше всего на свете хочется покрасоваться, привлечь к себе внимание. За весь день я не встретил ни одного человека, который не был бы мне чем-то неприятен. Видит Бог, что так оно и есть; даже те, кто мне когда-то нравились — как я теперь понял, — нравились мне лишь потому, что я ничего о них не знал. И сам я, откровенно говоря, в большинстве случаев вел себя отвратительно.