Джованни Пирелли - Энтузиаст

— Эй! — крикнул он. — Можешь идти побыстрей?

Да Рин даже не повернул головы, чтобы ответить. Только руками

развел. Если у лейтенанта столько сил, то почему он не выходит вперед, чтобы показывать дорогу? Почему не берет обратно свой ранец?

Шли долго, но им казалось, что они топчутся все на том же месте. Все так же ограничена видимость, перед глазами все та же серая вздрагивающая пелена и бесконечная заснеженная пустыня, все тот же надрывный, злой, леденящий душу вой ветра. Теперь они ждали спуска с плоскогорья, где их застигла метель, с тем же нетерпением, с которым, подымаясь, рассчитывали на появление домов. После каждого шага они надеялись, что вот-вот покажется долина. Может быть, в какой-нибудь просвет удастся увидеть реку, освещенное окно, костер. Неужели они, миновав развилку, поднялись так высоко?

Снег теперь сплошной пеленой покрыл и тропу, и следы, которые они оставили на белом покрове при подъеме. Развилку можно было обнаружить только совсем случайно. Легче снова выбраться на горную тропу, которая чуть пониже перерезала склон горы по диагонали. Шагал ли солдат по прямой или петлял, как показалось лейтенанту?

— Стой! — прокричал ему вслед Андреис. — Ты уверен, что идешь правильно?

— Почем мне знать, — ответил солдат со злостью.

— Давай, давай, — сказал лейтенант, — как только найдем спуск, выберемся в долину.

Но это знал и Да Рин. Надо только этот спуск найти. Ему казалось, что он шагает по слегка покатой почве; вот отчего он считал, что идет правильно. Но полной уверенности не было. Во мгле, тем более ночью, когда шагаешь по снегу и ноги проваливаются, тебе может показаться, что спускаешься, когда на самом деле идешь в гору, и наоборот. Нужно только следить за направлением ветра — это единственная возможность ориентировки. Лейтенантик этого не знал, но уж Да Рину такие вещи хорошо известны. Лишь бы только ветер не переменился: на дворе метель, и ветер может сыграть с тобой любую шутку, так что и не заметишь.

Да Рину приходилось обращать внимание решительно на все: думать- о направлении, следить за тем, куда ставить ногу, вот отчего он был относительно спокоен. Андреис, которому оставалось только пассивно следовать за солдатом, теперь начинал терять голову.

— Ты бы лучше следил за тропой, — крикнул он.

А минуту спустя:

— Ты свернул слишком налево, иди по прямой!

И хотя солдат даже не обратил внимания на его слова, он тотчас же добавил:

— А теперь взял слишком вправо. Ты что, не можешь идти прямо?

И снова:

— Отчего шаг такой короткий? Выбрасывай ногу вперед!

Да Рин не обращал внимания, не отвечал. Он плотно сжал зубы, чтобы не дать ледяному воздуху проникнуть в легкие. Рот он раскрывал лишь для того, чтобы как следует выругаться. Когда жизнь круто обходится с таким, как он, бедняком — как же излить душу, как приободрить самого себя? Есть ли в таких случаях что-либо лучше сочной ругани? Но больше всего его раздражало, что лейтенант обращается с ним, как со своим вестовым — заставил его, к примеру, таскать ранец. И вдобавок, этот барчук еще критикует, делает вид, что знает все лучше всех. Тоже мне герой! Пусть сам попробует отыскать дорогу. Теперь солдат кое-где проваливался в снег по щиколотку. Снег набивался в ботинки, проходил сквозь носки, ноги намокли. Ледяной ветер бил прямо в лоб, глаза болели, словно под веки набились крупные песчинки. Теперь и он, несмотря на свою лошадиную выносливость и постоянную привычку к тяжелому труду, почувствовал, что ему не хватает дыхания. Ранец и ему стал казаться непомерно тяжелой ношей. А спуска, который должен был вывести их в долину, все нет и нет.

Внезапно Да Рин почувствовал, что проваливается. Он даже и выругаться не успел — провалился всем телом, а ранец только прихлопнул его по голове. Снег сверху засыпал яму, на дне которой была вода, солдат чувствовал, что вода доходит ему до бедер. Но вот он кое-как выкарабкался, отказавшись от протянутой лейтенантом руки, и теперь стоял, вымокший в грязи, засыпанный снегом. Куда не добрались вода и грязь, туда набился снег: в рукава, за воротник, в уши — и теперь снег таял у него на теле. Вдобавок, в яме осталась шапка.

Он выпрямился перед лейтенантом и сказал:

— Если вы мне сейчас не дадите коньяку, больше и шага не сделаю. — Затем отстегнул ремни ранца и бросил его на землю. Так и стоял над ранцем, вытянув руки по швам.

— Ладно, ладно, — сказал Андреис, Уж хуже и быть не могло. Следовало подкрепиться несколькими глотками коньяку и успокоить упрямого солдата. Он встал на колени посреди снега. Веревка, которой был перевязан ранец, оледенела, узел сделался тверже камня. Пальцы онемели и ослабли. Нетерпение солдата передалось и ему. Нужно как-нибудь отвлечь его внимание.