Джованни Пирелли - Энтузиаст

— В еде и питье, — сказал Андреис, — за тобой никто не угонится.

Да Рин молчал. Сейчас ему было не до болтовни. Наконец Андреису удалось развязать узел. Он сказал:

— Тебе бы поваром быть. Повар ест и пьет лучше генерала.

Да Рин не сводил глаз с погруженных в ранец рук лейтенанта. Сейчас флакон коньяку был ему дороже всех винных бочек из столовой в Валоне. Выпив коньяку, он мог бы шагать по дороге еще часа два-три, пожалуй даже всю ночь провести под открытым небом. Предвкушая столь близкое удовольствие, он сделался разговорчивей.

— Поваром, говорите? — спросил он. — Я и был поваром всего дня два назад. — Теперь ему казалось невероятным, что еще так недавно он находился в тепле, среди дымящихся котлов, мог вдоволь брать вина в буфете, сигарет в лавке, что у него были койка, матрас, одеяло.

— Ах, так? — сказал лейтенант. — Черт подери! Это не ранец, а какая-то прорва. Никак под руку не попадется что нужно, и прежде чем найдешь… Где же ты служил? — спросил Андреис, и им овладела какая- то неясная тревога.

— В Валоне, — ответил Да Рин, внимательно следя за движением рук лейтенанта. Теперь и он начинал нервничать.

— В Валоне? переспросил лейтенант. — Разве в Валоне есть столовая для альпийских стрелков? — А ведь он хорошо помнил, что положил флакон на самый верх. Более того, теперь он даже припоминал, что пришлось прижать его коленом, когда ранец в мечети не закрывался. А по пути он его и не открывал. Отстегнул лишь боковые карманы, чтобы достать сушеные финики, шоколад, флягу.

— Столовая была не для альпийских стрелков, — ответил Да Рин. — Это была столовая для летчиков. Ну, как там с коньяком? — и в голосе у него снова зазвучали жесткие нотки.

Руки лейтенанта Андреиса, погруженные в ранец, теперь сжалиеь в кулаки.

— Почему? — спросил он и заметил, что голос у него дрожит. — Почему тебя направили сюда?

А вы, — сказал Да Рин, — почему вы столько вопросов задаете?

С неожиданным усердием Андреис принялся вываливать из ранца все, что попадалось ему под руки, раскидывая по снегу фуфайки, шерстяные носки, пижаму, шарф, рубашки, трусы. Он снова видел себя в валонской мечети — вот он стоит на коленях на каменном полу, как сейчас на снегу, а за спиной у него притаился дневальный. Он снова видел себя в ту минуту, когда искал местечко, чтобы загнать туда флакон с коньяком, а стоявший за ним дневальный сказал: «Разрешите подать вам совет…» Потом дневального сменил Альдо Пароди, который говорил: «…И в двадцать четыре часа он был переведен в часть на передовой… По секрету скажу — это моя идея!» Люди и картины казалось не связанные друг с другом, теперь умещались в одном кадре и все было направлено к одному. Начатое Пароди, который добился, чтоб Да Рина прогнали из столовой в Валоне, теперь завершил он сам, заставив Да Рина идти за собой на эту проклятую гору. Развязка казалась неизбежной. С тревогой, которая почти граничила с верой в чудо, искал теперь Андреис флакон с коньяком. Если флакон с коньяком на месте, встреча с бывшим поваром Альдо Пароди сведется к странному, скорей банальному и в любом случае невинному совпадению. Если же флакон не будет обнаружен…

— Ну так как же? — спросил Да Рин вне себя от нетерпения. Теперь, увидев, что лейтенант роется на дне почти опустевшего ранца, он заподозрил неладное.

— Нету, — мрачно произнес Андреис. — Его у меня украли.

Да Рин с места не тронулся, не проронил ни слова. Но кулаки он сжал. Андреису теперь казалось, что он коленями уперся в хрупкий снежный мостик, переброшенный над пропастью. Если солдат, вместо того чтобы теперь помочь ему, протянуть ему руку, предпримет хоть один враждебный шаг — мостик провалится.

— Ты должен мне поверить, — сказал он умоляюще, — Я тебя не обманывал, нет, не обманывал. Я тебе только добра желал, когда сказал, чтоб ты шел за мной. И когда коньяк обещал, тебя не обманывал. Знаешь, когда лейтенант Пароди рассказал мне, почему он тебя выставил, я…

Он не закончил. В темноте сверкающие глаза солдата казались огромными. Да Рин был слишком прост для того, чтобы отыскать связь между своим изгнанием из Валоны и тем положением, в котором он сейчас очутился. Но, конечно, между лейтенантом Пароди и этим лейтенантом какая-то связь существовала. И все происшедшее с ним — от событий в Валоне до настоящей минуты — было звеньями одной цепи, чем-то навязанным ему силой и обманом. Он взглянул на лейтенанта так, как смотрят на женщину, которая без всякой нужды признается в измене И затем, стыдясь своего позора и одиночества, молит о пощаде. Еще сильней, чем злость, было овладевшее им в эту минуту чувство отвращения. Он медленно разжал кулаки. Медленно повернулся и зашагал наугад, не выбирая направления, зная только одно: что бы лейтенант ни говорил и ни делал, стремясь задержать его, он не остановится, не пот вернет головы в его сторону.