Он вспомнил китайскую историю, вычитанную когда-то в иллюстрированном журнале. Крестьянин шел в город и нес совсем маленький сундучок, и, чем дальше он шел, тем тяжелей становилась его поклажа, когда же показался город, сундук стал таким тяжелым, что крестьянин свалился под тяжестью своей ноши. Так и ранец. Больше всего досаждали ремни, они натирали плечи, надо. было придерживать их, вместо того чтобы спрятать руки в карманы, несмотря на плотные перчатки из деревенской шерсти, которые дала мать, руки все же мерзли. Однако он решил не прибегать к чужой помощи. Что ж, если стрелок снова предложит понести ранец, он не откажется. А нет, так он стиснув зубы сам донесет его до места. Дышать становилось все трудней, появилась острая боль в селезенке, но он не замедлял шаг и не позволял себе ни малейшей передышки. Нельзя проявлять признаков слабости! Солдаты только и ждут, чтоб офицер начал сдавать. Это их месть сыновьям богатых, которые были вскормлены бифштексами и расхаживали с книжками под мышкой, вместо того чтобы ковырять землю мотыгой. Плечи ныли все сильней, становилось тяжело дышать, боль в селезенке делалась невыносимой, но штаба все еще не было видно,
XI
Снег ложился на землю плотными белыми полосами. Снегу было немного, и не скажешь, чтоб он очень уж досаждал. Лишь кое-где намело побольше, и в тех местах снег заполнял небольшие ямки, рытвины, — когда в них проваливалась нога, тело теряло равновесие, на это уходили лишние силы. Но хуже было другое — пройдя по такой белой пелене, приходилось затем тратить кучу времени, чтобы снова отыскать тропу, и это, конечно, было самым неприятным: нарушалась равномерность ходьбы, дыхание становилось прерывистым, возрастало чувство неуверенности, и новые тревоги добавлялись к прежним. А метель все не стихала, бешеные порывы ветра с силой обрушивались на шагавших в гору людей, обдавая их вихрем холодных и плотных снежинок.
Лейтенант Андреис понимал, что силы его иссякают, и обратился к стрелку.
— Тони, — сказал он, — ты помнишь, как далеко отстояли те дома от
места, где кончался подъем? — Чтоб Тони его услышал, приходилось кричать, вплотную подойдя к солдату. Оба они дышали тяжело, их дыхание сливалось воедино.
— Какие дома? — спросил Да Рин.
— Как? Ты еще спрашиваешь, какие дома? Значит, ты соврал, ты даже не дошел до домов!;
— Нет, я дошел. Но то были совсем другие дома, гораздо ниже, налево, за развилкой.
— За развилкой?
— Да, за развилкой, внизу, где кончался крутой подъем.
— Где кончался крутой подъем? Идиот, почему ж ты мне не сказал?
— Я? Вы — все знали… сами…
— Дурак, ну какой же ты дурак! Вот теперь мы на самом деле попали в скверную переделку!
— А разве вы не из штаба дивизии?
Лейтенант и стрелок глядели теперь друг на друга удивленно и со взаимной неприязнью, которая усиливалась оттого, что до этой минуты каждый из них питал к другому доверие. Оба они понимали, что очутились в ловушке. Единственная разница между ними была в том, что лейтенант во всем обвинял солдата, который оказался таким дураком, что промолчал, когда видел, что они пошли по неправильному пути, а солдат обвинял лишь самого себя за то, что имел глупость довериться упрямому и самонадеянному офицерику.
— Живо! — закричал лейтенант. — Нужно вернуться к развилке. Иди вперед, да только смотри в оба!
Солдат не двигался с места.
— Чего ты ждешь?! — накинулся на него лейтенант. — Чтоб мы подохли, замерзнув на этой проклятой горе?
— А коньяк? — сказал солдат. — Вы сказали, когда кончится подъем…
— Ты думаешь, настало время заниматься глупостями? — прокричал лейтенант в предельном отчаянии. — Если не поторопишься, я пойду один. Эй! — добавил он, увидев, что солдат решил повернуть обратно. — Что, я все время должен ранец таскать?
Солдат, бормоча под нос ругательства, вскинул ранец себе- на спину. Теперь оба они стали врагами. Теперь они презирали и ненавидели друг друга. И все же каждый из них чувствовал, что с этой минуты его собственная судьба связана с судьбой другого.
XII
Они возвращались назад. Тропу теперь уже основательно замело. Они шли тревожно. Их гнал страх, гнала метель, завывавшая за спиной. Метель и страх слились в- их сознании воедино. Так бывает, когда непогода застает человека высоко в горах. Пока упорно шагаешь вперед, пока идешь навстречу трудностям, тебе кажется, что ты вступил в единоборство с непогодой, что ты ее одолеваешь. Но стоит уступить, стоит зашагать по дороге, ведущей к безопасному укрытию, — и ты чувствуешь, что непогода преследует тебя по пятам, злые силы природы набрасываются на тебя, стремясь уничтожить и отомстить за поражение. Теперь им обоим казалось, что за несколько минут, прошедших с тех пор, как они зашагали обратно, все вокруг внезапно изменилось к худшему: видимость стала еще ограниченней, метель усилилась, а сама местность стала как будто таить в себе еще большие опасности. Каждый из спутников считал свое положение более трудным, чем положение другого, и злился: солдат считал, что ему хуже, потому что он должен показывать дорогу, лейтенант — что хуже ему, ведь он шел позади и за спиной у него никого не было, значит, опасность больше грозила ему. Андреису казалось, что на спине, где был ранец, мундир и рубаха разорваны и ветер хлещет его теперь по голому телу. К холоду и усталости теперь присоединилось какое-то странное недомогание, смесь тошноты и сонливости. Что будет, если у него пропадет голос, и солдат не сможет его услышать?.. Боязнь потерять голос— этот кошмар часто преследовал его еще в детстве: вдруг ты в страшной опасности, хочешь позвать на помощь, а голоса нет. А этот дурень шагает, словно он тут один: ни разу не обернется. Он эгоист и бунтарь. А я хотел было взять его вестовым! Все хвастал, что знает горы, а сам идет скверно, шаг короткий, неравномерный, то почти бежит, то ползет, как черепаха. И в конце концов идем мы медленно, слишком медленно. Лейтенант потерял терпение.
Читать дальше