Генрих Белль - Хлеб ранних лет

Она помешала кофе, снова взглянула на меня и протянула мне свою пачку сигарет; я взял сигарету, дал ей прикурить и закурил сам.

-- Меня даже не трогает то, что вы рассказывали о моей мифической краже, но неужели ты всерьез хочешь убедить меня, что все мы, все, кто значился в ваших платежных ведомостях, не имели права время от времени получить несколько лишних кусков хлеба?

Она все еще молчала, глядя куда-то в сторону, и я сказал:

-- Приезжая домой, я тбгда крал у отца книги, чтобы купить себе хлеба. Эти книги он любил и собирал, из-за них он сам голодал в студенческие годы;-книги, за которые он платил столько же, сколько за двадцать буханок хлеба, я продавал за полбуханки, -- это те проценты, которые нам приходится платить от минус двухсот до бесконечности.

-- И мы тоже, -- произнесла Улла тихо, -- мы тоже платим проценты, проценты, -- прибавила она еще тише, -- о которых ты даже не знаешь.

-- Да, -- сказал я, -- вы их платите, и даже сами не предполагаете, как они высоки; но я брал книги не выбирая, вернее, выбирал какие потолще; у отца было так много книг, что я думал, он не заметит; только потом я узнал, что он хорошо помнил каждую книгу, как пастух свое стадо; и одна из этих книг была крохотная, ветхая и безобразная; за ту цену, что мне дали за нее, можно было купить коробок спичек, а потом я узнал, что она стоила столько же, сколько целый вагон хлеба. После отец попросил меня -- и, говоря со мной об этом, он покраснел -- предоставить продажу книг ему, и он продавал их сам, а деньги посылал мне, и я покупал на них хлеб...

При слове "хлеб", она вздрогнула, и мне стало жаль ее.

-- Побей меня, если хочешь, -- проговорила она, -- можешь выплеснуть мне в лицо чай и говори, продолжай говорить, ведь раньше ты никогда не хотел говорить, но, прошу тебя, не произноси ты больше слово "хлеб", избавь меня от этого, пожалуйста, -- прошептала она, и я тихо ответил:

-- Извини, больше не буду.

Я опять взглянул на нее и испугался: та Улла, что сидела рядом со мной, менялась на глазах под действием ыоих слов, моих взглядов, под действием маленькой стрелки, продолжавшей сверлить внизу под карточкой; это была уже не прежняя Улла, которой я предназначал свои слова. Я думал, что она будет много говорить и окажется правой, на свой, жестокий лад, но на самом деле говорил все время я, и правым, но жестоким оказался тоже я.

Она посмотрела на меня, и я понял, что потом, когда она пройдет мимо темной мастерской к дому своего отца, по дорожке, усыпанной гравием и обсаж-енной кустами бузины, с ней произойдет то, чего я меньше всего ожидал, -- она заплачет, а плачущей Уллы я не знал.

Я думал, она будет торжествовать, но торжествовать пришлось мне, и я ощутил во рту кислый вкус торжества.

Так и не притрагиваясь к кофе, она вертела в руках ложечку; услышав ее голос, я испугался.

-- Я бы охотно дала тебе чек на любую сумму, лишь бы ты списал свои проклятья с нашего счета, -- сказала она. -- Не так уже приятно знать, что все годы ты думал об этих вещах и подсчитывал проклятья, ни слова не говоря мне.

-- Я не думал об этом все время, -- возразил я. -- Дело обстоит иначе, лишь сегодня, может быть только сейчас, я вспомнил о проклятьях; ты сыплешь красную краску в источник, чтооы узнать, как далеко бежит питаемый им ручей, но иногда проходят годы, прежде чем ты обнаружишь воду, окрашенную в красный цвет там, где вовсе этого не ожидал. Сегодня в ручьях течет кровь, лишь сегодня я понял, куда девалась та красная краска.

-- Возможно, ты прав, -- проговорила она, -- я тоже лишь сегодня, лишь сейчас поняла, что мне безразличны деньги, мне ничего не стоит дать тебе второй чек. да еще свою чековую книжку впридачу, с которой ты мог бы взять любую сумму, меня бы это не огорчило; а ведь я всегда думала, что это меня огорчит. Может, ты и прав, но теперь уже поздно.

-- Да, -- ответил я, -- теперь уже поздно, -- и ты видишь, что лошадь, на которую хотела поставить тысячу марок, пришла к финишу первой, ты еще держишь в руке белый листок, заполненный на эту лошадь, он мог бы принести тебе целое состояние, если бы ты поставила на нее, но ты не поставила, и бумажка потеряла всякую цену, и нет смысла хранить ее на память.

-- Остается лишь тысяча марок, -- сказала она, -- но ты бы, наверное, выбросил и эту тысячу вместе с бланком в канаву.

-- Да, -- согласился я, -- наверно, я бы так и поступил. Я налил молоко в чашку с холодным чаем и выжал туда

лимон, наблюдая за тем, как молоко свертывалось и опускалось желтовато-серыми хлопьями вниз. Я протянул Ул-ле сигарету, но она покачала головой, мне тоже не хотелось курить, и я убрал сигареты. Слегка приподняв меню со своих часов, я увидел, что было без десяти семь, и опять быстро прикрыл часы карточкой, но она заметила это и произнесла: