Генрих Белль - Хлеб ранних лет

Она покраснела, и я ясно увидел, что теперь она совсем не малокровная: лицо у нее стало таким пунцовым, что мне было невыносимо смотреть на нее.

-- Не надо, -- проговорил я тихо, -- не надо краснеть. Я действительно украл, но это было шесть лет назад, и я... я бы сделал это снова. Кто вам об этом рассказал?

-- Мой брат, -- ответила она, -- а он совсем не плохой парень.

-- Да, он совсем не плохой парень, -- повторил я, -- и когда я ушел от вас, вы думали о том, что я совершил кражу.

-- Да, -- сказала она, -- я думала об этом, но недолго.

-- А все же сколько? -- спросил я.

-- Не знаю, -- ответила она, улыбаясь, -- я думала еще о других вещах. Мне хотелось есть, но я боялась сойти вниз, потому что знала -- вы стоите у двери.

Я вытащил булочку из кармана пиджака; улыбнувшись, она взяла ее, быстро разломила пополам, и я увидел, как ее большой палец, белый и крепкий, глубоко вошел в мякиш, как в подушку. Она съела кусочек булки, но, прежде чем она успела откусить еще один, я проговорил:

-- Вы не знаете, кто рассказал вашему брату о моей краже?

-- Ва'м это очень важно знать?

-- Да, -- проговорил я, -- очень важно.

-- Должно быть, люди, которых вы... -- онд покраснела, -- у которых это произошло. Брат сказал мне: "Я знаю об этом из первых уст". -- Она съела второй кусочек хлеба и, глядя в сторону, тихо прибавила: -- Мне жаль, что я вас прогнала тогда, но я испугалась. И в тот момент я вовсе не думала об истории, которую мне рассказывал брат.

-- Мне даже хочется, -- сказал я, -- чтобы та кража была настоящей, но самое скверное заключается в том, что это я просто по-дурацки вел себя. Тогда я был еще слишком молод, слишком робок, теперь у меня получилось бы лучше.

-- Вы ни капельки не раскаиваетесь? Да? -- спросила она, кладя себе в рот еще кусочек хлеба.

-- Нет, -- сказал я, -- ни капельки; только после того, как это обнаружилось, получилась некрасивая история, и я не мог защищаться. Они меня простили, а. знаете ли вы, как это приятно, когда вам прощают что-нибудь, в чем вы вовсе не чувствуете себя виноватым?

-- Нет, -- сказала она, -- не знаю, но могу себе представить, как это скверно. Нет ли у вас, -- спросила она, улыбаясь, -- нет ли у вас случайно еще хлеба в кармане? А что вы, собственно, с ним делаете? Кормите птиц, или, может быть, вы боитесь голода?

-- Я постоянно боюсь голода, -- ответил я. -- Хотите еще хлеба?

-- Да, -- сказала она.

-- Пойдемте, -- предложил я, -- я куплю вам.

-- Можно подумать, что ты находишься в пустыне, -- сказала она, -- уже семь .часов, как я не держала во рту ни крошки.

-- Пойдемте, -- повторил я.

Она умолкла и перестала улыбаться. -- Я пойду с вами, -- проговорила она медленно, -- если вы дадите сло" во, что никогда больше не войдете ко мне в комнату так неожиданно и с такой массой цветов.

-- Обещаю вам это, -- сказал я.

Она нагнулась за дверью и отбросила кверху крючок, и я услышал, как крючок ударился о стенку.

-- Это недалеко, -- сказал я, -- сразу за углами, пойдемте.

Но она по-прежнему стояла, придерживая спиной закрывающуюся дверь, и ждала, пока я не пройду вперед. Я пошел немного впереди нее, время от времени оборачиваясь, и только теперь я заметил, что она захватила с собой сумочку. На этот раз в кафе за стойкой стоял мужчина, нарезавший большим ножом свежий яблочный пирог; коричневая решетка из теста на зеленом яблочном джеме была совсем мягкой, и, боясь повредить ее, мужчина осторожно вонзал нож в пирог. Мы молча стояли рядышком около стойки и наблюдали за его движениями.

-- Здесь бывает, -- сказал я тихо Хедвиг, -- еще куриный бульон и суп с мясом.

-- Да, -- произнес мужчина, не поднимая глаз. -- Это у нас можно получить. -- Из-под его белой шапочки выбивались черные густые волосы, от него пахло хлебом, каг; от крестьянки -- молоком.

-- Нет, -- сказала Хедвиг, -- не надо супа. Лучше пирог.

-- Сколько порций? -- спросил мужчина. Отрезав последний кусок, он одним движением вытащил нож из пирога и с улыбкой оглядел свою работу.

-- Спорим? -- предложил он, и его узкое смуглое лицо сморщилось в улыбке. -- Спорим, что все куски совершенно одинаковы по величине и по весу. Самое большее,-- он отложил нож в сторону, -- самое большее -- разница в два-три грамма, этого не избежишь. Спорим?

-- Нет, -- ответил я, улыбаясь, -- не стану спорить, ведь в этом споре я наверняка проиграю.

Пирог был похож на круглое решетчатое окошечко собора.

-- Наверняка, -- сказал мужчина, -- вы наверняка проиграете. Сколько вам порций?

Я вопросительно взглянул на Хедвиг. Улыбаясь, она произнесла:

-- Одной будет слишком мало, а двух -- слишком много.