Генрих Белль - Хлеб ранних лет

-- Они перегреваются, -- произнес кто-то, -- мы их три раза проверяли, ничего не получается, и так все машины -- все без исключения.

-- А ты отвернул фильтры? -- спросил я Вольфа.

-- Да, они засорились, я их вычистил и опять поставил на место, и все машины снова перегрелись.

-- Я теряю лучших клиентов, -- сказала фрау Флинк. -- Хунненхоф -- мой лучший клиент, и я его потеряю, если постельное белье не будет готово к вечеру.

-- Отвинти шланги от водопровода, -- сказал я Вольфу; я наблюдал за тем, как он отвинчивал шланги у всех четырех машин, и в то же время слушал болтовню девушек о постельном белье, о котором они сплетничали с горничными из гостиницы; часто они с торжествующим видом показывали мне простыни министров и актеров, измазанные губной помадой; давали мне нюхать простыни, пахнувшие духами, которыми душилась любовница одного партийного бонзы, -- и все эти вещи казались мне когда-то забавными; но вдруг я понял, как безразличны мне министры и партийные бонзы; даже их личная жизнь меня не интересовала; по мне, все их секреты могут сгинуть вместе с мыльной водой, вытекающей из стиральных машин. Мне опять захотелось уйти, я ненавидел стиральные машины, ненавидел запах щелока...

Хихикая, девушки передавали друг другу простыню одного киноактера, чьи похождения "были широко известны.

Вольф отвинтил все шланги и взглянул на меня; вид у него был немножко глуповатый.

-- Чинили где-нибудь водопровод? -- спросил я у фрау Флинк, не глядя на нее.

-- Да, -- ответила она, -- вчера они разобрали мостовую на Корбмахергассе, вода идет к нам оттуда.

-- Да, -- сказал Вольф, открывая краны. -- Вода -- ржавая и грязная.

-- Пусть течет, пока не станет совсем чистой, потом ты снова привинтишь шланги, и все будет в порядке. Вы не потеряете своих лучших клиентов, --проговорил я, обращаясь к фрау Флинк. -- Белье будет готово к вечеру. --- И я вышел оттуда, вышел опять на улицу, и все было, словно во сне, когда один ландшафт сменяется другим.

Я присел на подножку виквеберовской машины, но теперь уже не смотрел так пристально на дверь; закрыв глаза, я взглянул на секунду в камеру-обскуру моего сознания и увидел там единственного человека, о котором знаю, что он никогда не ругался и никогда не кричал на других, единственного человека, в чью набожность я верю, -- я увидел отца. Перед ним стоял ящик с картотекой -- синяя деревянная коробка, в которой мы держали раньше костяшки от домино. Эта коробка всегда до-верху набита листками одинаковой величины; отец вырезает их из остатков бумаги; бумага -- единственная вещь, которую он никому не дает. Отец отрезает неиспользованную бумагу от начатых и незаконченных писем, от не исписанных до конца школьных тетрадей, от извещений о помолвках и похоронах; он отрезает чистую бумагу от приглашений принять участие в какой-нибудь манифестации и от тонких листовок, призывающих наконец-то внести свою лепту в дело свободы, -- вся эта печатная продукция вселяет в отца детскую радость, потому что из каждого ее образчика он ухитряется вырезать по меньшей мере шесть листочков, которые потом хранит в старой коробке из-под домино, как другие хранят драгоценности. Отец --бумажная душа; повсюду лежат его листки -- в книжках и в бумажнике, набитом ими доверху; на эти листки он заносит все важное и неважное. Живя дома, я часто находил их; на одном листке значилось: "Пуговицы на кальсонах", на другом -- "Моцарт", на третьем -- "pilageuse -- рilagе", а однажды я нашел листок, где было написано: "Я видал в трамвае человека с таким лицом, какое, наверное, было у Христа в предсмертной агонии". Прежде чем идти за покупками, отец вынимает все листки и раскладывает их, как карточную колоду, а потом распределяет по степени "важности" в разные кучки, словно пасьянс, где тузы, короли, дамы и валеты должны лежать отдельно.

Из всех его книг высовываются листки, заложенные между страницами; большинство из них обтрепалось и покрылось желтыми пятнами, потому что иногда проходит несколько месяцев, прежде чем отец добирается до своих записок. Во время школьных каникул он складывает их вместе, снова перечитывает те страницы в книгах, о которых он сделал себе пометки, приводит в порядок свои листки, где в большинстве случаев записаны английские и французские слова, синтаксические конструкции и обороты речи; для того чтобы уяснить себе их значение, отец должен раза два или три встретить их в тексте. Он ведет обширную переписку по поводу своих открытий, выписывает словари, наводит справки у коллег и вежливо, но упорно донимает редакторов справочных изданий.