Галина Докса - Мизери

— Спите. Я лягу тут. — Света махнула рукой в сторону маминой кровати. — Попозже. Простите, Сережа. И храпите погромче, понятно?

— Понятно, — ответил учитель. — Мы еще увидимся?

— А то как же! — улыбнулась Света. — Мы будем видеться… каждый день!

Ей предстояла бессонная ночь. Было слишком поздно принимать снотворное. Тоска подступила к сердцу. Света дождалась, пока захрапит учитель, и легла не раздевшись на кровать матери, узкую, как две сложенные вместе руки.

— Выбирай, — сказал Игорь. — И не обращай внимания на цены.

Она и не собиралась смотреть на цены. Прошло время, когда Света, как большинство женщин ее поколения, проживших жизнь в условиях прочной стабильности, с несколько преувеличенным, но, в общем, вполне серьезным ужасом считала нули на ценниках товаров, которыми завалены были прилавки магазинов: и новых, блистающих зеркалами и привозным хрусталем, и старых, знакомых с детства, тех, куда мать посылала, давая рубль «на молоко и хлеб», а сдачу разрешала оставить себе (так маленькая Света за год накопила денег на первый свой велосипед); прошло то время, когда инфляция представлялась ей придуманным нарочнофокусом, чем–то вроде игры, предложенной скучающими властями скучающему же населению; прошло и то, по–настоящему страшное время, когда понятно стало, что игра эта затеяна не просто так, но с умыслом, а разгадывать, чей он, против кого направлен и каковы ставки, было некогда, потому что умирала мама, Света год не знала других магазинов, кроме универсама во дворе их дома да аптек, где нули на ценниках тоже росли, как опухоль, но рост их казался естественным, неизбежным, в универсаме же Света не проводила более пяти минут: взяв хлеба и сыра, не проверив сдачи, она торопилась обратно в квартиру отвечать на беспокойные расспросы матери: «Как с продуктами?»

Мама все не могла забыть карточной системы, действовавшей в городе несколько месяцев накануне освобождения цен, и в ее путающемся сознании память о карточках начала девяностых годов сливалась с памятью о карточках начала сороковых. Она не верила Свете, что все в порядке, что вокруг изобилие и можно умирать спокойно.

— …Ну! — подтолкнул ее Игорь к прилавку. — Это лучший магазин в городе.

И то короткое время сразу после похорон, когда Света с недоумением поняла, что без блокадной пенсии матери ей одной, с ее учительским жалованьем, которого едва хватало на оплату квартиры и трамвая, прожить невозможно (а сил изменить жизнь не было в ней, как не было в ней желания понять происходящее), то недолгое время после похорон, когда первой реальностью изменившегося мира стала для нее близость Игоря, сначала звонившего каждый вечер, а потом приходившего каждый день, вернее, каждое утро, потому что он затеял ремонт, и Света согласилась, не думая, не сосчитав нулей в сумме, потребной для покупки краски, мела, обоев…

— …Сначала обои, — сказал Игорь.

«То время растерянности и беспомощности перед будущим, глядевшим на меня тысячей своих нулей, конечно же, кончилось тоже, иначе быть не могло, недаром мать сказала перед смертью: «Девочка моя, теперь ты будешь счастлива, выйдешь наконец замуж», а не умри мама, мы вряд ли встретились бы, как он обидчив!.. Иначе и быть не могло…»

Широким приглашающим жестом Игорь обвел ряд развешанных в строгом спектральном порядке образцов.

«…Не носит кольца? Правда, он и прежде не носил обручального кольца. Развелся ли?..»

— Выбирай, — сказал Игорь.

«…К чему этот ремонт? Я жалка в старом плаще. И пусть, и хорошо! Все будет, у меня все будет. Ремонт необходим. Куда–то запропастились мамины ключи, а ему нужны ключи. Как много цветов… Выбор…»

— На цены не смотри.

«Я жалка? Почему он ни разу… Сколько нулей?.. Да, время, когда я считала нули, кажется, миновало. Если мамины ключи не найдутся, сделаем дубликат… Купить краски! Он еще не видел моей седины. Могу я попросить у него денег? Каким простым становится все, когда вопрос жизни разрешается деньгами. Только деньгами! Как же я раньше не видела этой потрясающей простоты! Год назад… Ах, я ничего не помню, что было год назад! Кажется, мне было жаль… Что ж теперь?»

— Розовые — как тебе?

«Ремонт? Поймать его взгляд. Взять за руку… Рано… Ах, обои! Неужели мне не все равно?.. Голубые, с рыбьим рисунком…»

— Мне нравятся голубые.

— По–моему, темноваты. У тебя северная сторона.

— Восточная. Ты прав. Лучше розовые. Они моющиеся?