Евгения Кононенко - Без мужика

— Смотри-ка, — показывает он тебе необычную в советские времена книгу разных способов любви. — Будем делать это, это и это. А также это. И еще вот это.

К тому же он не маменькин сынок.

— Иногда я терпеть не могу свою мать, — говорит он, и это вызывает у тебя ответную волну благодарности судьбе, которая послала тебе такого прогрессивного мужика. Ты шьешь подвенечное платье. Наконец-то у тебя будет все, как у людей. А вот ты уже и беременная. Жаль только, что ребенок родится аж через год и месяц после вашей свадьбы. Все твои подруги рожали детей любви через пять, максимум семь месяцев после регистрации брака. А тут — запланированная беременность, чтоб никто не подумал, что твой лошак бесплодный.

С беременностью пришло прогрессирующее равнодушие к сексу. Теперь тебе очень даже нравится, когда твой муж уезжает за соленьями к своей маме, а ты остаешься на брачном ложе одна. Но после трехдневной разлуки он с новой силой набрасывается на тебя. Он гордится своей потенцией и не понимает, почему ты так сдержанно относишься к его невероятным возможностям. У тебя растет живот, но у него не наблюдается ни малейшего трепета перед хрупкостью новой жизни. Ты просишь дать тебе отдохнуть, а он обижается:

— Так что же мне, люб-бовницу заводить?

Говорят, для того, чтобы проверить, будет ли у пары гармония в сексе, нужно обязательно сойтись до брака.

— Ни в коем случае не соглашайся на добрачную связь! А вдруг он на тебе не женится? — предостерегает тебя, уже двадцатипятилетнюю и достаточно, чересчур даже, опытную, одна из маминых единомышленниц.

Конечно же, вы стали любовниками до брака. И тебе понравилось. И хотелось еще. Но подобно тому, как примитивная школьная математика не дает даже приблизительного представления о функциональном анализе, теории вероятности или теории функций комплексной переменной, так и добрачный секс не дает ни малейшего представления о том, каким будет секс в браке. Ты начинаешь ненавидеть интимные отношения, а он не слезает с твоего беременного тела.

Жениться для большинства мужиков — значит купить себе по дешевке живой матрац. Любовница может отказать, законная жена — никогда. Зачем тогда замуж выходила? Это тебе не унизительная внебрачная связь! Тебя, как в песне поется, «гордо назвали избранницей». Ты перед всем миром «жена». Ты носишь обручальное кольцо. У тебя полноценная семья. И поэтому ты обязана уважать своего мужа и не кривиться — мол, нет охоты. Ведь он у тебя МОЖЕТ. Это не какой-то недоделок, он и начинает, и кончает, и через пять минут готов к новым подвигам. А ты не ценишь того, о чем мечтает столько женщин!

Ты до сих пор не понимаешь, почему мужики так гордятся своей потенцией. Гораздо более, чем умом, честью, совестью и даже деньгами. Но половая способность ведь никак не свидетельствует ни о силе воли, ни о силе разума, ни о других достоинствах мужика. Могучая потенция может быть у абсолютного дурня, и у бессовестного выродка, и у беспросветной серости, ни на что не годной, кроме того, чтоб матрасить женщину и ее оплодотворять. Отец твоих детей как раз именно таков. Очень символично, что сегодня он, пятидесятилетний, числится лаборантом в занюханном бюджетном учреждении. Платит — в пересчете на валюту — 6–7 долларов в качестве алиментов на двоих детей, которых он не узнает на улице. Вскоре после вашего развода его подобрала женщина, старше его, родила от него ребенка и, кажется, до сих пор с ним живет. Ты от души ей сочувствуешь — и в том случае, если ей с ним плохо, и — если ей с ним хорошо.

Но освобождение приходит не сразу. Определенное время этот лошак находится в стойле рядом с тобой. Именно тогда к тебе приходят Образы и Рифмы. Ты давно пишешь свои стихи и переводишь с других языков. Но именно в годы твоего последнего брака это становится бесповоротным и главным в твоей жизни. А тут еще чернобыльская катастрофа. Ты живешь с маленькой дочкой в Москве. Твой лошак стонет по телефону, как ему плохо без милой кошечки. А ты, имея пятимесячного ребенка, носишься по столице СССР, в надежде избавиться от очередного подарка любимого мужа — для банального аборта нужно собрать массу подписей различных чиновников Москвы. А потом, тяжко переболев, возвращаешься к своим стихам. И если раньше были сомнения и колебания, то здесь, в суете столичного аканья, ты пишешь исключительно на украинском. Чернобыль заставил содрогнуться и всю нацию, и каждого в отдельности.

— Пана-ехали тут, гаварят па-хах-ляцки, — слышишь ты в убогих московских сквериках, когда садишься на лавочку, покатывая детскую коляску (штрих к портрету многоликого творения по имени «Советская дружба народов»). А на семинаре переводчиков в Московском Доме литераторов насмешки над Украиной — своего рода проявление «хорошего тона» со стороны интеллектуальных московских «мальчиков» и «девочек». Высмеивается Тычина, с его партией, которая «ведет» — перевод на русский этого стихотворения сделал один из «мальчиков», получив похвалу от руководителя семинара: «Вы мастерски показали всю гадость Тычины!». Еще эффект, близкий к тому, что производит физиономия Луи де Фюнеса, оказывают на российскую творческую элиту слова «ідальня» и «пришпандьолив». В каком-то отношении в Москве неплохо, в Киеве до сих пор «Партия ведет» воспринимают всерьез. Но именно в Москве ты, как нигде, чувствуешь, что твое место не здесь.