Евгения Кононенко - Без мужика

Ты убеждаешь себя, будто это необычный человек, мужественный, умный. Просто у него жизнь не сложилась. И поэтому он работает каким-то чучелом в заштатном учреждении с оклад-жалованьем в сто семьдесят советских рублей — это и тогда было очень мало. Да еще огромный налог на бездетность. И сорок восемь лет. Ты пишешь ему свои первые стихи. А он панически боится своего чувства к тебе, которому не может сопротивляться. И борется с непотребными страстями так, как это может делать только обывательское украинское малокультурное мурло:

— Как хорошо, когда у женщины, кроме талантов поэтических и математических, есть еще талант шить, вышивать, вязать и огуречики солить! Ведь магазинные огурцы — ой не такие! А белье из прачечной! Да оно же воняет! Чудненько, если женщина все сама быстренько постирает и развесит на балконе. И когда наденет на себя то, что сама же себе сшила и вышила. Только тогда можно сказать, что она хорошо одета! А еда — о, домашняя еда! Женщина согревает ее своим сердцем, своей душой. Если молодая красивая женщина всего этого не умеет, ей нужно немедленно выучиться! Домашний борщ! Домашние соленья! Домашние пироги! Как все это прекрасно делает моя мама! Вот за что мужчина любит женщину!

Эта тирада произносится в комнате, где вы оба работаете, в присутствии десятка особ, в ответ на стихи, которые ты тихонько положила ему на стол. Сказать, что тебе плюнули в душу — это ничего не сказать. Тебе нагадили в душу тем дерьмом, которое вырабатывается в кишках паскудного украинского советского мужика после поедания домашнего борща, домашних солений, домашних пирогов. И это дерьмо воняет не меньше, чем то, что вырабатывается после продуктов общественного питания.

Вот они, истоки твоего феминизма. Ты физически ощущаешь угнетение своей женской сущности. Взяли и сожмакали твою нежную поэтическую душу, открытую любви, подтерлись ею и бросили в мусорку для использованной туалетной бумаги. Пусть сгинут напрочь все мужчины, для которых домашний борщ и домашние пироги представляют единственную ценность! Сварить бы их живьем в котле с домашним борщом! Пихать им в глотку домашние пирожки, пока не полезет из носа! Топить в домашнем компоте, как слепых котят, держать за шкирку, чтоб не смог вытащить голову! Напился, сокол? Довольно? А я не довольна! Несите сюда еще и бочку с рассолом!..

Нужно отметить, что в вашей семье еду всегда ценили за то, что она полезна. Насыщена витаминами, не вызывает изжоги и аллергии, вкусовые же ее качества всегда были на шестнадцатом месте.

«Полезная! У меня сразу аппетит пропадает, когда про еду говорят, что она полезная!» — говорил твой отец. Сам он обильно перчил свою стряпню, жарил все до появления румяной аппетитной корочки, поливал кушанье острыми соусами, сдабривал горчицей. Ты хорошо помнишь, как у него жарилось и скворчало что-нибудь вкусное на сковородке, когда они с мамой уже развелись, но еще жили в одной квартире и он вел свое отдельное хозяйство. Он тогда частенько пытался подбросить тебе что-нибудь из своих кушаний — тихонько от мамы и бабуси, державших тебя на бессолевой диете.

Если мужик больше всего на свете любит набивать пузо изысканными деликатесами, пусть сам встает к плите. При чем тут женщина? На что она будет годна на ложе любви, если все силы отдаст борщам и пирогам?..

Это было двадцать лет назад. Но и сегодня ты готова крушить все вокруг, когда вспоминаешь того никчемного мужика. Па-а-ганый жлобяра, которому забавляться бы с толстозадыми жлобихами, а туда же — полез к молодой, прекрасной, блестяще образованной женщине на двадцать пять лет моложе его, да еще посмел нарекать: не умеет-де солить огурцы! Чтоб ты утопился в рассоле! А сам не мог даже грамотно обращаться с женщиной, только лез ей под кофту, как несовершеннолетний сопляк, а дальше? А дальше ему мама не разрешала! И он в темноте зимнего сквера бесстыдно и властно брал твою руку… О ужас! О мужики, доводящие женщин не до содроганий экстаза, а до рвотных судорог!

…И все равно, так не хотелось возвращаться в спокойный мир БЕЗ МУЖИКА к маме и бабушке, хотя именно тогда вы переехали в большую квартиру. У тебя ненадолго появилась отдельная комната. Казалось бы — живи и радуйся! Но после всей шизофрении, после всех фаз пугающего неудовлетворения, после всех старческих маразмов твоей молодой жизни к тебе приходит психически здоровый, волоокий жеребец. И, имея в анамнезе несколько лет тяжкой муки с тремя половозрелыми недоделками (один другого краше), ты идешь на зов этого лошака, который легко и виртуозно находит, где, как и куда. Так это делали те, к кому ты ходила на стажировку, чтобы стать ловчее в сексе для математика.