Анатолий Иванов - Алкины песни - Трудные дни. Макарыч. Бухгалтер

Безмолвные, окаменевшие стояли вокруг колхозники. Перед телом Макарыча кое-где дымились тлеющие остатки бурьяна, горько чадили остатки ватной фуфайки. А по другую сторону тела стеной стоял пересохший, почерневший от дыма бурьян.

— Ну? — глотая воздух, спросил председатель.

— Чуть-чуть бьётся, — ответил колхозный фельдшер, щупавший у Макарыча пульс.

Больше никто ни о чём не говорил. Молча, бережно положили старика на подводу и увезли в районную больницу.

Умирал Макарыч тихо и спокойно, в ясный ноябрьский день. На дворе было бело от первого снега. Стены просторной больничной палаты тоже были выкрашены белой масляной краской, и сам Макарыч был весь белый, перебинтованный с головы до ног. Рядом молча сидел похудевший за несколько дней председатель колхоза Пётр Никитич. Маринка стояла у изголовья и прижимала ко рту скомканный платок.

Макарыч тяжело вздохнул и проговорил:

— Манюшка, взглянуть бы ещё раз на улочку…

Маринка осторожно повернула к окну его забинтованную голову.

— Эка благодать… Снежок, рай в природе. Точно помолодело всё.

Потом закрыл глаза и долго молчал, словно уснул.

— Долог век-то, да прожит, — чуть шевельнул он, наконец, губами.

— Дедушка! — воскликнула Маринка.

— А ты, Манюшка, не плачь, — заговорил Макарыч медленно, часто прерывая свою речь, — старый я, вот и умру. А легко мне, потому… Ведь всё у меня тут, в колхозе… Вся душа в нём. Спокойно теперь умру и легко. Дай бог каждому так вот…

Полчаса Макарыч лежал, не шевелясь, и снова открыл глаза.

— А Груняшка-то, как она? — спросил он, отрывисто дыша.

Маринка поняла и ответила:

— По сорок одному с лишним собрали… с того участка.

Макарыч еле заметно кивнул забинтованной головой.

— Вишь ты, слово, значит, выполнила. А всё плакала: погибнет хлеб. По сорок одному… А вон Васютка… по сто, говорит, соберу. И соберёт, придёт время, соберёт… потому…

Больше Макарыч не говорил.

Пётр Никитич вывел из больницы заливающуюся слезами Маринку. Завидя их, стоявшие у больничных ворот колхозники медленно сняли шапки. Только Васька, присев у забора, вдруг беззвучно заплакал, закрыв лицо красными вязаными варежками. Жучка жалобно скулила, закидывала лапы ему на грудь и всё пыталась заглянуть в мокрые глаза своего молодого хозяина.

Потом колхозники молча окружили Маринку и, бережно поддерживая, повели домой. И Маринка, почувствовав в этом безмолвном прикосновении великую теплоту и заботу о ней, встрепенулась, медленно подняла голову и пошла быстрее, ступая на землю всё увереннее и тверже.

_____

Последние километры до Токсуя пришлось ехать на машине.

Я сижу на ящике с консервами, а Петя пристроился на лежащем в кузове запасном автомобильном колесе.

Ещё в доме колхозника, где мы ночевали, я узнал, что Пете вчера исполнилось двадцать лет, что он работает стажёром на автомашине своего друга Васи Говоркова, и что шофёра лучше этого Говоркова нет во всём Токсуйском отделении «Союззаготтранса».

Время от времени Петя поглядывает сквозь заднее стекло на сидящую в кабинке белокурую девушку в лёгком ситцевом платьице.

— Случайно, не ваша знакомая? — спросил я. Мне показалось, Петя чуть покраснел.

— Нет, что вы… — смутился он. — Собственно, вообще-то знакомы, конечно. Это Машенька, наша буфетчица.

Будущий шофёр долго молчал и старался больше не смотреть на девушку.

— Вот вы говорите «случайно»… — наконец проговорил он, докуривая папиросу. — А случайностей в жизни не бывает.

— Это почему же? Вот мы с вами встретились совершенно случайно.

— Ну, то мы, а то… — и Петя умолк на полуслове. Минуты три молчал. Видимо, он что-то обдумывал или вспоминал. Папироса была уже выкурена. Старательно затушив её, он резким щелчком выбросил окурок далеко за борт.

— Мой друг Вася Говорков тоже считал когда-то, что всё в мире непостоянно и случайно. Я, как его стажёр, могу со всей ответственностью сказать, что во всей Токсуйской конторе «Союззаготтранса» нет шофёра, который был бы больше него влюблён в свою профессию, а тем не менее он сказал как-то, что даже шофёром стал случайно.

— Шутка судьбы, — хитро улыбаясь, заявил Вася Говорков, когда ему кто-то пытался доказать, что выбор профессии не может быть случайностью. — В душе я бухгалтер.

Конечно, Вася шутил. Но эта необдуманная шутка причинила ему много неприятностей.

Дело в том, что Вася терпеть не мог счётных работников. С высоты своего шофёрского положения он смотрел на них с некоторым превосходством. Но прошлым летом случилось непредвиденное: к счётным работникам он стал питать, я бы сказал, уважение. Собственно, не ко всем, а к некоторым. Если ещё точнее сказать — к одному из них.