Анатолий Иванов - Алкины песни - Трудные дни. Макарыч. Бухгалтер

На речку Макарыч ходил часто. Однако больше пяти пескаришек домой никогда не приносил. То ли рыбы в речушке было мало, то ли Макарыч уж до того одряхлел, что рыба ему не давалась.

В тёплые дни старик вылезал на завалинку, часами дремал на солнце и грел старые кости. Но лишь только кто проходил мимо — тотчас же открывал глаза.

— Слышь-ко, Груняшка, куда бежишь-то?

Девушка поднимала на Макарыча озабоченные глаза и скороговоркой отвечала:

— На участок, дедушка. Ох и летечко проклятое!.. Сохнет пшеничка. Обязательство давали — по сорок центнеров собрать с гектара, да опозоримся, однако…

— А ты не ной, дура. Я те опозорюсь. Обеих вас с Марьей прутом по голому месту, коли по сорок не соберёте.

— А Маринку-то за что?

— За дело. У тебя же в звене работает… Ну, да не падай духом, доченька, — вдруг сразу делался ласковым старик. — Подумайте с Манькой, как хлебушек спасти. Бог-то милостив, доченька…

Девушка быстро шла дальше, а Макарыч продолжал дремать.

— Слыхал, Пётр Никитич, хлеб-то у Груняшки гибнет, — снова открывая глаза, говорил Макарыч подходив тему председателю в запылённом синем пиджаке — видно, тот только что с поля.

— Знаю, Макарыч. Тяжёлое лето. Жалко Груньку.

— Груньку, Груньку!.. Хлеб жалко, вот что, — вдруг сердился старик и тут же утихал. — Ты уж придумай что-нибудь. Груняшка замоталась, сердешная, одни глаза остались. О-хо-хо, старость!.. Сам бы побежал на участок. Душа-то рвётся, а ноги не идут.

Немного помолчав, старик спрашивал:

— Ну, как Красуля-то?

— Поправляется, плохо только.

— Это варнак, Акимка, какую коровушку волкам стравил. Не пастух — лопух, прости господи. Ты, Петро Никитич, взыщи с него трудоднями, чтоб другим пастушишкам неповадно было. Коровка-то, почитай, лучшая в колхозе была… Облаву бы на волчишек организовать, Петро Никитич. Развелось их — страсть…

Председатель обещал подумать насчёт облавы и уходил. А Макарыч поджидал следующего колхозника и подробно выспрашивал у него всё об артельных делах. Старика интересовали даже самые незначительные хозяйственные вопросы. Все радости и неудачи колхоза он переживал тут, на завалинке. И каждый, как бы не спешил, останавливался возле Макарыча, сообщал ему новости. А отходя, говорил:

— Стар наш Макарыч, совсем стар. Дотянет ли до осени?..

Самым частым собеседником Макарыча был Васька, сынишка колхозного пасечника. Загорелый и оборванный, он целыми днями бегал по посёлку с неразлучной чернявой собачонкой Жучкой. Рискуя сорваться, Васька лазил по деревьям и зорил птичьи гнёзда. Жучка бегала вокруг дерева, опасливо повизгивая, и смотрела вверх на Ваську умными глазами.

— Во, дедушка, сорочьи яйца, — хвалился Васька, вдруг вырастая перед стариком неведомо откуда. Макарыч вздрагивал и открывал глаза.

— Сорочьи? Сорока — птица вороватая, у кладовщика Тимохи мясо таскает, знаешь? А других птиц не трожь — полезные они.

— А какие полезные?

— Ну, всякие там… Ласточки вот, скажем, скворцы. Знаешь скворца?

— Знаю, — отвечал Васька и чесал правой ногой левую. — Это какие в скворечниках живут.

— Дедка, а ты на рыбалку меня возьмёшь? — спрашивал, немного погодя, Васька.

— А чего же не взять — возьму. Завтра вот и возьму. Только какая ноне рыба! Вот я в молодости щук тут ловил — во, по метру. А теперь всё пескарь пошёл.

— Дедушка, а когда это «в молодости»? Давно?

— Не так чтоб давно. Это когда ещё колхозов не было, а я пахал во-он там свою десятину, за горой, знаешь?

— Знаю, — неуверенно отвечал Васька, чтобы поддержать свой авторитет, и вопросительно смотрел на Жучку. Собачонка заискивающе мела хвостом по земле, прося прощения за то, что не может объяснить, где это за «горой» и что это за «десятина».

Но сходить завтра на рыбалку Ваське не удалось. Старик занемог и слёг в постель.

Проболел он больше месяца. В эти дни звенящий зной начал понемногу спадать. Потом вдруг пошли обильные дожди. Лица колхозников посветлели. Снова зазеленели взгорки за деревней, будто дожди смыли осевшую на них жёлтую горячую пыль.

Но Макарыч ничего этого не знал. Не знал он, что Красуля совсем выздоровела, что Груняшка всё-таки уберегла хлеб до дождей на своём участке, что колхоз вот-вот приступит к уборке урожая. Обо всём ему рассказала Маринка, когда старик начал поправляться. Лучшего лекарства для Макарыча и не нужно было. Он слушал внучку, расправил рукой белую, скатавшуюся за время болезни бороду. Глаза его живо поблёскивали в полумраке комнаты и он бормотал: