— Ишь, ты, Груняха-неряха… Всё замызганную куклу без одной руки по деревне таскала. А тут нате-ко… Уберегла, говоришь, хлебушек? Телом-то хила, да, знать, в душе у человека сила… Ну, ну, так, значит…
Когда рябина и черёмуха над крышей занялись пламенем, а в хрустальном воздухе полетела белая паутина, старик снова появился на завалинке. Колхозники теперь редко останавливались возле него.
— Хорошо, всё хорошо, Макарыч. Приступаем убирать матушку-пшеничку. Ты не обессудь, недосуг мне, — торопливо говорил каждый и спешил в поле. Старик довольно качал головой и не обижался.
Васька не забыл обещания Макарыча и каждый день завёртывал на завалинку.
— Дедушка, скоро на рыбалку пойдём? Ведь когда обещал…
— А вот в воскресный день, как солнышко пригреет, и пойдём, — сказал однажды старик.
Теперь Васька с нетерпением ждал воскресенья и ещё чаще бегал к деду уточнять все важные, на его взгляд, вопросы, связанные с рыбалкой.
И вот в воскресенье они, не спеша, вышли из деревни: длинный костлявый Макарыч в широкополой соломенной шляпе и стёганой фуфайке, рядом с ним семенил раскрасневшийся Васька в помятом, обрызганном чернилами пиджаке и в больших Зинкиных сапогах, а вокруг них бегала вертлявая Жучка.
— Ты не устал, Васька? — спросил Макарыч, когда они прошли с полкилометра от деревни.
— Не-ет, дедушка! Что ты, я уже не маленький…
— Не маленький? Сколько же тебе годов?
— Девять. Я во втором классе учусь.
— Во втором? Это хорошо. А сестре твоей, Зинке, сколько лет?
— А Зинке десять, дедушка. Она уж в третьем классе.
Макарыч помолчал, потом спросил:
— Ну, а Жучке, к примеру, сколько лет?
Васька растерянно посмотрел на собаку, озадаченный таким вопросом.
Потом ответил:
— Нисколько.
— Это как так?
— А она не учится, дедушка.
Старик рассмеялся дребезжащим смешком и опустился на траву.
— Отдохнём, однако… Не учится, говоришь, Жучка? Эх ты, несмышлёныш. Однако вырастешь — человеком станешь. Вон Грунька — знаешь? Во-он её участок виднеется. Говорят, по сорок центнеров пшеницы с гектара соберёт. А тоже глупая была, плакала всё, что кукла у неё без руки, дескать, больно ей. Это как ты понимаешь, а?
— Я, дедушка, по сто центнеров соберу, когда вырасту, вот увидишь, — сказал Васька, ковыряя пальцем в земле.
— По сто? Может, и по сто люди собирать будут. Наука, брат, она до всего дойдёт. Как думаешь, дойдёт? Раньше вот тут по семь брали в урожайный год. Говорили, что земля больше не может родить. А вон Грунька-то…
Макарыч не договорил, завертел головой, втягивая в себя воздух. Потом резко приподнялся.
— Не слышишь, гарью пахнет, а? Горит где-то. Ну-ка, беги на взгорок, глянь.
Васька взбежал на пригорок и вдруг замахал руками, завертелся на одном месте. Почуяв неладное, старик быстро заковылял на холм. А когда поднялся, увидел: по земле стлались белые космы дыма и неяркий огонь лизал прошлогоднее жнивьё и скирду почерневшей соломы.
— Эка напасть, и людишек никого кругом, — заволновался старик. — Ведь Грунькин участок — рукой подать. Ну-ка, Васька, бежим…
Откуда взялась у старика сила! Тяжело, со свистом дыша, перепрыгивая через кочки и таволожник, Макарыч побежал к месту пожара.
Огонь прошёл по жнивью и перекинулся на целинный участок, густо покрытый высохшей травой. С треском, заваливая землю клубами едкого дыма, вспыхивали пересохшие, спутанные ветрами стебли трав. Макарыч сдёрнул с себя фуфайку и, не обращая внимания на жар, стал хлестать ею по огню. Его лицо тотчас же лизнул сердитый язык пламени, белая окладистая борода Макарыча задымилась.
— Дедушка, сгоришь, сгори-ишь… — испуганно заревел Васька. Жучка с пронзительным лаем металась у огня.
— Цыц, ты!.. — прохрипел Макарыч, отрывая руки от обгоревшего лица. — Эх, Грунька, хлопотунья, недоглядела…
И он снова принялся хлестать по огню тлеющей фуфайкой. Потом, повернув к Ваське обгорелую бороду, закричал:
— Беги в деревню. Пусть сюда все… кто есть…
— Сгоришь, дедушка-а, — плакал Васька, не трогаясь с места.
— Ах ты, варнак этакий! Беги, говорю, что есть духу. Не сгорю, коли быстро добежишь. Ну?.. — с тяжёлой одышкой закричал старик.
Васька сорвался с места. Пробежав немного, он оглянулся, ещё раз испуганно протянул «дедушка-а»… — и снова побежал в деревню…
Когда подоспели колхозники, Макарыч неподвижно лежал поперёк межи в наполовину истлевшей одежде. Рядом валялись лохмотья фуфайки да обгорелое бамбуковое удилище. В воздухе ещё стоял негустой запах степного пожарища.
Читать дальше