Стефан Хвин - Гувернантка

Потом ветер разогнал тучи над вокзалом, и на медном куполе св. Варвары засверкали мелкие осколочки отраженного солнца. Будто кто-то швырнул на потемневшую перед грозой крышу горсть хрупкого золота.

Вечером мы с Анджеем сидели в салоне.

Как и каждый день, из кухни доносились шаги матери, гулко били часы, отмеряя время, быстрые удары ножа по разделочной доске предвещали скорый ужин. Потом — стук открывающегося окна, плеск воды; хлопнула дверца шкафа. Мелодия обыденной жизни, разносящая покой по коридорам, запутывающаяся в неподвижных подвесках люстры, легонько, как паутина, колышущаяся на лепных украшениях потолка, скользила между стульев, угасала и вновь пробуждалась в заслоненных портьерами нишах, но мы в этой живой спокойной мелодии слышали только тишину, какая остается, когда на лестнице отзвучит перестук высоких каблуков.

Еще ничего не изменилось. В комнате наверху стулья и стол стояли так, как их расставила она. Салфетка, разглаженная ее ладонью, ровно покрывала столешницу. Георгины, которые она, уходя, поправила, не изменили своего положения в вазе, только несколько лепестков осыпались на хрустальную подставку. Никто из нас не заходил в эту пустую комнату, которая, казалось, потихоньку остывала от живого тепла ее присутствия, лишь иногда, когда Янка приоткрывала дверь, я видел из коридора пустое место на буфете, где стояли коричневатые фотографии далекого города, пока панна Эстер не положила их в кожаный чемодан. Я чувствовал, как эта немилосердно затягивающаяся тишина, повисшая в комнате, как только смолкли ее шаги, расползается по всему дому. Вещи, привыкшие к ее прикосновениям, казалось, блекли на глазах. Мы еще не верили, что ее нет и не будет, нам еще казалось, что это всего лишь обычное «загляну к панне Хирш», «пойдем с панной Далковской погулять в Саксонский сад», «звали на вечер к Налковским».

Мы сидели на кушетке. «Наверно, уже в Вене, да?» — прерывал молчание Анджей. Я смотрел непонимающе, будто меня разбудили среди ночи. О ком он говорит? И тут же страх — за нее? «А который час?» — «Девять». — «Должно быть, подъезжает к Кракову». — «Вот сейчас?» — «Да, пожалуй, сейчас». Мы говорили о панне Эстер, не произнося ее имени, словно это могло что-либо изменить. Темнота, подсвеченная последними розоватыми лучами солнца, отражавшимися в окнах дома Есёновских, медленно, но неуклонно накладывала на наши лица густые тени, а мы были благодарны близящейся ночи за то, что не должны показывать свою печаль при равнодушном свете дня.

На Товаровую я приехал около полудня. Зеленая дверь под номером три. В комнате грузный краснолицый мужчина резал хлеб. На столе перед ним недопитый стакан чая. «Шталь? — он посмотрел на меня узкими глазами. — Гертруда! — крикнул в соседнюю комнату. — Тут Шталя спрашивают!» За дверью что-то зашевелилось. Хриплый голос: «Нет у нас таких». — «Ну как же, высокий, худой, рубашка с твердым воротничком, я сам его здесь видел». — «Это вам примстилось». Из-за занавески выглянул замызганный мальчуган. «Постой! Поди сюда!» Он недоверчиво приблизился. «Где тот мужчина — был с тобой здесь, когда я к вам приходил?» Глаза у мальчика были неподвижные, будто из мутного стекла: «Я вас не знаю. И никакого Шталя тут не было». — «Не приставайте к нему, — краснолицый отложил нож. — Он не видит».

На лестнице меня охватило отчаяние. Шталь может сделать это в любую минуту, необходимо его остановить. Я смотрел из окна в кирпичный колодец двора. «Вы Шталя ищете? — Из тени под лестницей вышла женщина. Нарумяненные щеки, в уголке рта синеватый шрам. — Его сейчас по-другому зовут. Спрашивайте Витоня или Герца. И лучше всего на Генсьей. Возле складов Майнля. И в пассаже». В глазах скука, рваная сумка из козловой кожи, на ярком ситцевом платье бурые пятна. «Дали бы чего…» Я достал несколько монет. Даже не сосчитав, она сунула их за корсаж.

Я пошел на Генсью. Вначале склад Майнля, потом пассаж, потом налево, за ограду, к оптовому складу апельсинов. Бараки, каретные сараи, фабрички по производству мыла. «Я ищу Витоня». Под вывеской склада писчебумажных изделий стоял парень в суконной куртке и высоких сапогах из светлой кожи: «Витонь? Не слыхал». — «Мне надо ему кое-что сообщить». — «Что?» — «Я сам скажу». Он сунул руку в карман: «Нету здесь никакого Витоня». — «А Герц есть? Даю пять рублей». Он двумя пальцами взял банкноту и с отвращением осмотрел на свет. «Про Герца можете спросить у Езерской, за углом. Может, там чего знают». Но и там ничего узнать не удалось. Я впустую раздавал рубли, следы терялись. Кто-то видел Герца в пивной Райха, кто-то — на складе похоронных принадлежностей Пузняка, еще кто-то божился, что какая-то женщина прощалась с Герцем на Венском вокзале.