Стефан Хвин - Гувернантка

Я ударил его по лицу. Голова отскочила от стены. Он достал носовой платок, вытер разбитую губу, осмотрел платок и сплюнул на тротуар. С минуту стоял, пошатываясь. Потом поправил воротничок. «Это ты зря, голубчик, — покачал он головой. — Завтра принесешь не тысячу рублей, а тысячу пятьсот. Только обязательно в красивом конверте. — Он поправил манжеты. — Понятно, что серебряные рубли лучше, чем ассигнации, а еще лучше империалы. Но я человек покладистый, я и ассигнациями приму».

Я стиснул зубы: «Ты даже копейки не получишь. А еще раз увижу, застрелю…» Он коротко рассмеялся, но разбитые губы сложились в жалобную гримасу. Коснулся мокрой ранки на губе, потом оглядел палец: «Никого ты не застрелишь, никого. А завтра придешь под Александрийский мост. И заруби у себя на носу: ровно в пять. А сейчас, — он помахал пальцами, — адью. И хорошенько обмозгуй все ночью. Ой, не будешь ты нынче спать, как голубок, ой, не будешь…»

Неверными шагами — скорее притворяясь, чем от боли, он направился в сторону Велькой и скрылся за углом.

У меня ноги вросли в землю. Я понимал, что он говорит глупости, но также понимал, что, если начни он их распространять, никто не станет проверять, глупости это или нет. Люди были возмущены случившимся в св. Варваре, а то, что виновника не нашли, только подливало масла в огонь. Все хотели увидеть лицо Дьявола, так что стоило лишь указать… И он это знал. Выбрал нас, придумал, как ударить. Одно было ясно: Анджею следует немедленно исчезнуть из Варшавы. Сегодня, самое позднее завтра. Нужно… Но в следующую минуту я понял, что этот тип только того и ждет. Нет уж, мы должны остаться тут, на Новогродской, 44, в желтом доме с черными балконами, и продолжать жить так, будто ничего не произошло.

В квартиру я вошел на цыпочках. Лишь сейчас, открывая дверь, почувствовал, как сильно у меня колотится сердце. Отец? Отец не должен ничего знать. Лампа в прихожей, розовые тени на потолке, витраж над дверью ванной, зеленые с цветами чертополоха обои на стенах салона, часы с раскачивающимся латунным маятником — когда я зажег лампу, все это вдруг потемнело, будто дом погрузился под воду. Даже черное небо в окне отливало речной прозеленью.

Я поднялся наверх. Дверь в комнату Анджея была открыта. Он сидел за столиком и что-то писал в тетради. Худенькие склоненные плечи, шея, розовое ухо, пронизанное светом лампы, ресницы… Я встал у него за спиной. Он резко обернулся. В глазах испуг. Я положил руку ему на плечо: «Не бойся, это я». Он покачал головой: «Ты так тихо вошел». — «Не хотел мешать. Что ты делаешь?» Он отложил ручку. Пальцы перепачканы чернилами. «Passé composé и plus-que-parfait [41] Составное прошедшее и давнопрошедшее время ( фр .). ». Я посмотрел в тетрадь. Почерк неровный, буквы какие-то рваные, вытянутые, беспокойно разбегающиеся по строчкам. «Пишешь ты не очень-то…» Он пожал плечами: «Рука болит. Растянул, наверно». — «Как?» — я прищурился. «Не скажешь отцу?» — «Не скажу». — «Поклянись». — «Клянусь». — «Съезжал по перилам». — «Где, на черной лестнице?» — «Да. Но ты никому не говори. Обещаешь?» — «Обещаю. Только пиши старательнее…» Он взял ручку и, согнувшись под лампой, начал водить стальным пером по бумаге, время от времени стряхивая чернила на промокашку.

Я стоял в дверях, держась за ручку. Итак, на нем остановил свой выбор этот тип. Рассчитывает получить деньги, понимает, что для отца значит Анджей. В коробке из-под кофе «Колумбия» у меня было пятьсот двадцать три рубля. Завтра дам ему пятьсот. На какое-то время он этим удовлетворится, а потом… Я не знал, что будет потом, но уже знал, что в пять буду под мостом.

Я был там в самом начале пятого. «Мое почтение, — он появился так внезапно, что я не смог бы сказать, с какой стороны он подошел. Похоже, он был не один, но те, что пришли с ним, остались где-то в ивняке. Он грыз соломинку. — Принес рублики?» — «Пятьсот». Он скривился: «Нехорошо. Похоже, месье инженер не отнесся к делу всерьез, а у меня тут еще кое-что есть, для вас небезынтересное…» Он вытащил из нагрудного кармана аккуратно сложенный листок. Это было написанное каллиграфическим почерком синими чернилами на почтовой бумаге донесение о происшествии в костеле св. Варвары, адресованное в Ратушу, полицмейстеру Николаю Клейгельсу. «Ну что ж, — он с притворной растерянностью поднял брови, — властям тоже интересно, так что мой долг сообщить…» Во мне снова всколыхнулась волна отвращения. «Зачем тебе эти деньги?» Он посмотрел на Вислу: «А вам-то зачем знать? Впрочем — почему нет? Любопытный вы, однако. Так вот, матушка моя тяжело больна, на медикаменты нужны деньги. Надо спасать старушку, что произвела меня на свет. У нее нет ни копейки, оттого у меня, как ни погляжу на этот ваш дом на Новогродской, нож в кармане, можно сказать, сам открывается. Пульс в ушах страх как колотится — уж и не знаю, чем унять. Разве что золотом… Золото, оно ведь целительную мощь имеет. Чудеса способно творить».