Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией

И это еще не все - Отца Юзефа и пятерых других мужчин из их местечка они погнали перед собой при атаке на мост, нацепив на них немецкие мундиры. И все шестеро полегли под пулями своих земляков.

Было на что поглядеть!

И это еще не все! - Сестру его, красавицу польку, немецкий офицер для своих личных цадобностей снял прямо с эшелона, стоявшего на станции. Спасителя звали Генрих, и спал он крепко, как малое дитя. Так что утром, когда эшелонные охранники пришли за ней и она поняла, что взял он ее напрокат, она застрелила Генриха - "хотя бы одного".

И это еще не все! - Потом уже самого Юзефа схватили и привезли в Винцих, а тут приюворили к смерти за то, что он отказался назвать имя человека, который дал им немного кормовой свеклы.

И это еще не все! - Потом припожаловал Михельман и использовал их для своих грязных делишек. Башмаки в починку сдавали только родители сыновей, воевавших на фронте.

И это еще не все! - Если работа шла медленно, их оставляли без воды.

Каждый пункт обвинения Збигнев сопровождал кивком-как бы припечатывал его своим ястребиным носом.

Михельман забегал глазами вокруг-нс придет ли откуда помощь? Может, какой возница выедет из ворот, либо чье-то лицо мелькнет в окошке, или окликнет кто...

Пусто.

Даже собак словно вымело из дворов-в дома они, что ли, попрятались?

И хотя я молчал, он обратился именно ко мне:

- Разносить похоронки, Зибуш, могли поручить любому, ну хотя бы тебе, например. А что потом?

- Да, что потом?

- Тебя стали бы бояться - с этим ничего нельзя поделать.

Вот что значит суеверие.

Заметив, что его не прерывают, а дают выговориться, он вдруг легонько ткнул меня носком ботинка.

- Сходи-ка принеси нам всем чего-нибудь поесть! Скажешь жене, пусть даст свиной колбасы, и яиц два десятка, да еще сала домашнего копчения. Раз уж все равно сидим и ждем, почему бы не подзанравиться чем бог послал. Ну, иди же!

Юзеф выжидательно посмотрел на меня.

Его жуткое обвинение запало мне в душу.

Я весь сжался в комок и думал: где были мои глаза, где был я сам, когда все это совершалось?

Правда, я только-только начал собирать осколки от снарядов, как все уже и кончилось. Потому что сгорело дотла. И нас с матерью из знакомых берлинских кварталов забросило куда-то к черту на кулички, в чужую глухую деревню, но мать-насколько я понял, - в сущности, никогда об этом не жалела.

- Торговец смертью! - крикнул я и указал на Михельмана. Так назвала его моя мать.

И никаких дел я с ним иметь не желал.

Не было ему места в моей жизни!

"Спишек" развернул тряпицу и протянул мне ломоть хлеба с салом и несколько луковиц. Я набросился на еду с такой жадпостью, что он проникся ко мне уже полным доверием. И долго молча смотрел, как я ем, а потом даже ласково потрепал по волосам. От такого обращения голова у меня заработала с необычайной ясностью. Всему виной моя мать с ее крестьянской осторожностью; она потащила меня за собой в эту деревенскую глушь, чтобы "пересидеть"

здесь, забившись в лисью нору. Благодаря этому я, правда, не стал лихим головорезом из гитлерюгенда, но в развитии все-таки поотстал-словно теленок, я вяло впитывал в себя то немногое, на что отзывалось мое сердце.

Как бы там ни было, но от Михельмана мы никаких подачек не примем.

Пусть себе говорит.

А танкист - пусть себе спит.

А ветер-пусть себе усеивает первыми белыми лепестками гладкое зеркало пруда...

Мы разрешаем.

11

Все произошло с такой быстротой и точностью, словно разыгрывалось по сценарию. Когда прозвучало "Донат!", танкист вскочил и схватился за оружие.

Правда, он и не собирался прошивать очередью Михельмапа.

После крепкого сна человек разминается, потягивается и смотрит на мир, как говорится, другими глазами. Он опять четко мыслит и твердо знает, что ему делать. И в памяти его встает весь путь-все, что случилось с ним на этом пути от Пятигорска до Хоенгёрзе. И значит, он вновь способен принимать обдуманные решения.

К этому времени Михельман как раз дошел до того места своей речи, когда он задал вопрос:

- Главный-то здесь ведь не я-а кто же, ну-ка?

Он опять съехал на свой обкатанный педагогический прием и начал задавать нам загадки. В самом деле-кто же главный у нас в деревне?

- Ведь он делал здесь все, что хотел, - не унимался Михельман.

В чьих руках все имение? А почему? Да потому, что благородные дамы ни черта в хозяйстве не смыслят. Что они понимают в земледелии или там в купле-продаже? А о Таушере, о маслоделе Таушере небось думаете, что он бог весть какая важная персона, верно? Только потому, что у него есть масло, ага? Сказать вам, что он такое, ваш Таушер? Скажу, а что, в самом деле! Мыльный пузырь-вот он что такое. И тому, кто его выдул, он каждый год отсчитывает десять процентов от барышей. Иначе тот сдаст молоко на маслозавод в Винцихе, и Таушеру придется взять в руки вожжи и возить барду, вот оно как. Ну а крестьяне, живущие своим хозяйством? Эти у кого в руках? Ну-ка?