Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

— Минутку, Айв, я сейчас вернусь.

Через стеклянную дверь Ивонна следила за Ником: подойдет ли он к этой троице, заговорит ли с этой броской, блестящей женщиной? Но Ник прошел прямо к портье и вскоре вернулся с ключом в руке.

— Итак, у нас снова есть свой номер, и даже тот же самый, к которому ты привыкла. Пошли!

По дороге он заказал бутылку шипучего. Юный лифт-бой в форме, с видом присмиревшего бывшего гитлерюгенда, внес в номер ручной багаж Ника; на Ивонну дохнуло знакомой атмосферой слегка обветшалого люкса, которой она так упивалась в первые недели по приезде.

— Значит, я отказываюсь от моей жуткой комнаты?

— Конечно, дарлинг.

Только теперь она повисла у него на шее; за долгую разлуку в его ладонях накопилось столько тоски по ней — Ивонне казалось, будто он открывает в ней новую, совсем еще не знакомую любовницу, в ласках Ника всегда был оттенок немного жестокого азарта, ему было плевать на то, что в незапертую дверь в любую минуту может постучать официант с бутылкой вина. Сознание этого возбуждало и Ивонну, так же, как то, что оба они даже не разделись, — и опять она проваливалась в головокружительную бездну, едва восприняв слухом собственный искупительный вскрик.

Потом, расслабленная и утоленная, она чувствовала на своей руке ладонь Ника, уже успокоившуюся, уже безучастную; в горьковато-резком привкусе шампанского был оттенок упрека за слишком поспешное соитие, без нежности, без чувства; да и в слишком быстро наступившем успокоении крылось ощущение какой-то потери. А духота, вливавшаяся в открытое окно, словно сгустилась к вечеру. Ивонна лежала на кровати, уставившись в потолок — она наизусть помнила лепной орнамент с тех дней, когда они жили тут в первый раз. Только один кусочек отвалился — вероятно, лепнина треснула во время налетов и теперь постепенно осыпается, когда по улице проезжают тяжелые американские автофургоны.

И бог весть почему, с сумерками к Ивонне подкралась знакомая тоска — как ни странно, в те месяцы, когда с ней не было Ника, ей легче было отогнать эту тоску, чем теперь, когда он здесь, рядом, и равномерно дышит, уснув на соседней кровати. Ивонне вдруг представилась ее белая девичья комната, а за дверью размеренные шаги отца — он не желал выходить на улицу, чтоб не видеть немецкие мундиры, и свой ежедневный моцион упрямо совершал дома. Иногда Ивонна выходила, кричала ему, что этот топот мешает ей заниматься… Теперь она упрекает себя, что была мало ласкова с отцом, но поздно, теперь уже все — поздно… Поздно — не увидишь ни Миши с ее вроде наивными дерзкими вопросами, ни бледного тонкого лица с задумчивыми глазами — лица непризнанного поэта и, как подозревает Ивонна, не слишком-то счастливого отца семейства, Камилла… Поздно — не услышишь беспечный баритон силача Пирка, который и понятия не имеет, что обладает даром излучать оптимизм и уверенность. Вот они проходят перед закрытыми глазами Ивонны: приглаженный Мариан, истеричка Руженка, худосочный поклонник Гейниц, взгляд которого всегда будто уклоняется, даже когда он смотрит прямо в глаза, и, наконец, Роберт Давид, который порой, не считаясь со своим достоинством страстного пропагандиста родной речи, употребляет слова с забавно смещенными значениями… Роберт Давид — по молодости души как бы один из ее одноклассников! В следующий раз все соберутся без нее… И вдруг видение незанятого стула в «Астории» — как провал на том месте, где когда-то стоял сгоревший мост., Ивонну всю облило внезапным испугом, гнетущим чувством, что она вырвана с корнем!.. Старого дома уже нет, а новый еще не нашла…

Ник, вздрогнув, проснулся, виновато сжал ей руку.

— Кто эта женщина там, в кафе, которая с тобой поздоровалась?

Ник искренне старался вспомнить, о ком она.

— А, я недавно снимал ее для армейского журнала и для «Пикчер пост». Это дает приличный гонорар.

— Нагишом?

Он потянулся за сигаретой, закурил.

— Профессиональные натурщицы на это не смотрят… — Ему удалось выпустить изо рта ровное колечко дыма, оно поднялось, вытянулось эллипсом. — Нет, эта духота меня убьет! — Он нашарил брошенную как попало пижаму, вытер лоб ее рукавом. Потом протянул Ивонне бокал шампанского, оно уже почти не пенилось, в бутылке оставалась еще добрая половина. — Вообще-то лучшей моделью была бы ты, конечно, но я не осмелился бы предложить тебе такого. А лицо закрывать нельзя…

— Ты послал мои снимки тому режиссеру?

— Оператору. Разумеется, еще из Питтсбурга, Ивонна приподнялась на локте.