Зигфрид Ленц - Живой пример

— По вашей милости я второй раз прерываю еду, не наевшись досыта, — сказала Люси, — а наш врач между тем требует, чтобы я ела «сколько влезет».

— Заданного количества вы давно достигли. — Он нетерпеливо встал — на голове шляпа, похожая на циркулярную пилу, в руках закрытая плетеная корзинка, — человек который своей безупречной корректностью замораживал все: способность к сочувствию и приветливость, кажущуюся какой-то механической. — Благоразумно будет поспешить, Люси, мне не нравятся комбинации там, наверху.

Края туч вдруг словно загорелись, из них засочился красный и лиловый свет, а между тучами возник черный вертящийся глаз, под взглядом которого поблекла вся равнина до самого побережья.

— Вот уж чего у нас никто не может позаимствовать, — сказал Виктор, — так это нашей фессалийской грозы.

— Не думаю, — сказала Люси. — Насколько я знаю, эти наши местные молнии описываются в школьных учебниках всего мира, во всяком случае, это не что иное, как обычные электрические разряды, частичные разряды — если уж быть точным, — которые возникают на всем протяжении молнии.

— Но свет, — возразил Виктор. — Я думал прежде всего о свете: у нас гроза — это иллюминация.

— Да, — сказала Люси. — Гроза и бедность, у нас они очень живописны.

Она взялась за ручку корзины не столько для того, чтобы помочь Виктору ее нести, сколько, чтобы держаться, спускаясь по склону, поросшему колючей травой; они бежали наискось к шоссе, где — это можно было увидеть даже отсюда — не было никакого укрытия, кроме одиночных деревьев.

— Скорее, — сказал он. — Уже начинается, на меня упали первые капли.

Первые капли были крупные и освежающие, они падали тяжело, редко, Люси казалось, что она отличает одну каплю от другой, когда они разлетались брызгами у нее на плечах, на шее, на лице. Ветер был порывистый, настоящий штормовой ветер.

— Потише, — крикнула Люси, — я не могу так быстро.

Из-за острых камней, скрытых травой, из-за незаметных провалов, обнажившихся скальных выступов она ступала с осторожностью, выбирая дорогу, а дождь тем временем усиливался, становился чаще, он уже барабанил вовсю по иссохшей земле, взвихряя пыль, и эта пыль с дождем вперемешку дымилась перед ними грязно-серой пеленой. У Люси сползли гольфы; трава хлестала ее по худым икрам, и подол платья намок и отяжелел. Стало плохо видно.

— Вон какой-то дом, — сказал Виктор. — Станем пока под крышу.

Он схватил ее за руку выше кисти и потащил к хижине с плоской крышей. То была хижина пастуха, сложенная из камней, почти черная; крыша была придавлена камнями. Два отверстия в стенах, узкие, как бойницы. Дверной косяк — из нетесаного дерева, сплошь покрытый зарубками. Груда хвороста и сушеных корневищ для топки. Занавес, сшитый из дубленых кож, прикрывал вход. Виктор приподнял его, пропустил Люси вперед и проскользнул следом, быстро сорвав с головы свою шляпу-пилу. Возле смотровой щели — значит он видел, как они подходили, — позади углубления в полу, где тлел огонь, стоял пастух; на голове засаленная, когда-то, возможно, бордовая кепка, седая щетина на щеках, поверх рубашки без воротника — выцветший жилет и не менее выцветшая куртка до колен, наискось через плечо — веревка, а на ней — самодельная холщовая сумка для хлеба; старый человек, хотя определить его возраст точнее было бы трудно. Опираясь на посох, он смотрел на них из-под полуопущенных век и ждал, пока они поздороваются, после чего пригласил их войти и, уступив им место возле смотровой щели, предложил полюбоваться местностью «под благодатным дождем». Подмигнув им, он налил горького травяного чаю в единственную эмалированную кружку, протянул ее Люси, сделав ей знак, чтобы она поделилась чаем со своим мужем.

Попивая чай мелкими глотками, Люси, то и дело отрывая взгляд от кружки, оглядывала убранство дома: продавленная лежанка, домотканое одеяло, запертый деревянный ларь, на стенах — проволока, веревки, а вот кухонная доска с воткнутым в нее ножом, и рядом — хлеб, лук, маслины; еще одна лежанка — распластанный, примятый тюфяк, по-видимому, набитый травой и мхом.

— А где овцы? — спросил Виктор, и пастух, указывая на вторую смотровую щель, сказал:

— Взгляните туда, вон они сбились в кучу, как в загоне.

У них капало с рук, с лица.

— Люси, если вы позволите, я сниму куртку и повешу ее над огнем сушить. И если вы не против, я точно также поступлю со своей рубашкой и с галстуком.

На две развилины положили перекладину и развесили вещи сушиться возле огня.