Зигфрид Ленц - Живой пример

Так, значит, это учащиеся спортивной школы, пловцы, команда пловцов, и тому, о ком они говорят, придется попыхтеть, чтобы оправдать перед ними свое поражение. Валентин Пундт хотел бы расплатиться и уйти, а главное, хотел бы всего этого не слышать, но поскольку и кельнерша и хозяин не замечают его призывных жестов, волей-неволей приходится узнать еще и о том, как трудно выжить человека, чье имя привыкли связывать с победой и которого еще включают в соревнования явно лишь по привычке, несмотря на то что его результаты совершенно этого не оправдывают.

Кто же будет с ним говорить? Ты? Или ты? А может, Карл Хайнц, как тренер? Ясное дело, никому неохота объясняться с ним с глазу на глаз; дать ему отставку они должны все сообща, так сказать хором, но по возможности бережно, и, выслушав их коллективную речь, Сэмми Флотов поймет, что и выдающийся спортсмен со временем сходит со сцены.

— Счет! — Пундт кричит это так громко, что не узнает собственного голоса, и, словно сам испугавшись, шепотом добавляет: — Будьте любезны, я хотел бы расплатиться.

Это зрелище удивит хоть кого, и даже Рита Зюссфельд не может не остановиться: большое сводчатое окно, в котором еще вчера красовалась целая выставка заботливо ухоженных комнатных растений, сегодня оголено, сняты гардины, и за стеклом видна только немолодая проворная женщина, проделывающая на стремянке всевозможные гимнастические упражнения. Она отцепляет зеленые усики вьющихся растений и бросает их на пол. Вот стремянка покачнулась, женщина хватается за карниз, но она не испугалась, опустив глаза, она замечает на улице свою соседку, замечает и застывший на лице соседки испуг, улыбаясь, стучит в стекло и жестом дает понять: зайдите на минутку, у меня кое-что для вас есть.

Рита Зюссфельд, поколебавшись, звонит в дверь дома Люси Беербаум, который принадлежит теперь ее экономке Иоганне, прослужившей у нее много лет, Иоганна и открывает ей, Иоганна в фартуке, с испачканной щекой, она не подает ей руки, а только дает коснуться тыльной стороны:

— Понимаете, я пересаживаю цветы.

Не снимая пальто, Рита проходит мимо вешалки, через большую комнату, мимо раздвижной двери; из транзистора несется музыка; передают концерт по заявкам, для молодых и старых. Овальное пространство перед окном напоминает заброшенное садоводство: холмики кремнистой земли для цветов, на расстеленных старых газетах — измельченный торф; оголенные сморщенные луковицы, растения с мохнатыми корнями, на которые налипла земля, и повсюду горшки, эмалированные лейки и подставки, банка с толченой яичной скорлупой.

— Я давно уже собиралась подарить вам какой-нибудь цветок, — говорит Иоганна, — вот теперь вы можете выбрать.

Рита Зюссфельд смущена, но предложение ее радует; названия и виды растений ее не интересуют, она выбирает их только по цвету; но вот что ей очень хотелось бы знать: был ли у Люси Беербаум любимый цветок, и какой, нельзя ли получить от него отросток?

— Любимый цветок госпожи Беербаум? Если вы пожелаете взять фуксию, то она ее тоже любила. Нельзя сказать, что она предпочитала какой-то один цветок, разве что модель молекулы ДНК, что стоит у нее в кабинете составленная из булавок с разноцветными головками, она ее называла «цветком жизни», но от такого цветка отростка не возьмешь.

Рита Зюссфельд присаживается на свободную скамеечку для цветов и наблюдает за сидящей на корточках Иоганной, которая пальцами соскребает землю с предназначенного для нее горшка.

— Вы долго жили с ней вместе?

— Да, много лет, но не так уж долго.

— Но вы ее знали лучше, чем кто-либо другой?

— Мне тоже иногда так казалось, но потом случалось что-нибудь непредвиденное, и я терялась, как в самом начале. Вы только взгляните на фотографии, которые здесь стоят. На каждой — она, и на каждой — другая.

Иоганна наполняет горшок влажной землей, смешивает ее с торфом, уминает все кончиками пальцев.

— Если бы вам предстояло прожить с ней снова столько же лет, — спрашивает доктор Зюссфельд, — вы бы согласились?

— Согласилась бы, да, но на других условиях.

— Правда ли, что вы два раза отказывались от места? — спрашивает Рита Зюссфельд.

Иоганна прерывает работу, удивленно и недоверчиво произносит:

— Откуда вы знаете? И зачем спрашиваете?

Прежде чем ответить, Рита Зюссфельд осведомляется, можно ли здесь курить, и, сделав несколько глубоких затяжек, рассказывает Иоганне о своей нынешней работе, о своих коллегах, о том, какую задачу они перед собой поставили. Иоганна внимательно слушает. Теперь по радио звучат пожелания: столетнему адмиралу в отставке, У которого не менее тридцати восьми внуков и правнуков, желают в день его юбилея всего самого доброго и прекрасного; пусть он держится так же прямо, советуют ему, и пусть, взяв курс на следующие сто лет, даст полный вперед. А чтобы ему это легче удалось, для него, а также для одного шлюзовщика и одного курортника, который только что провел на острове Зильт свой сороковой по счету отпуск и, по всей видимости, без ущерба для здоровья, исполнят сейчас песню «Где волны Северного моря…».