Рейнольдс Прайс - Долгая и счастливая жизнь

И какое-то время за столом все шло ладно и мирно. Было много смеху над молодчиком Уилли Дьюк. Мама сказала:

— Он и точно богатый. Он не дал ни цента, когда обходили с тарелкой.

А Майло сказал:

— Богатый или бедный, а она его крепко держит — иза то место, которое надо.

Но Розакок все это, в общем, устраивало. Уилли Дьюк Эйкок — это еще не самое худшее, и, как видно, домашние понимали ее состояние и относились к нему с уважением, даже Майло, но Сисси, которая сошла к обеду много позже и не знала о том, что было в церкви, и съев, сколько могла, вдруг ляпнула:

— Я думала, ты пригласишь Уэсли обедать.

Розакок уставилась в свою тарелку.

— Да иди ты, Сисси! Как это мы могли его пригласить, почтового голубя послать, что ли? — сказал Майло.

— Извиняюсь, — сказала Сисси. — Просто я думала, он будет в церкви и придет сюда с вами — недаром же твоя мама полночи жарила и парила это роскошное угощение.

— Сисси, — медленно заговорила Мама, — Уэсли не баптист, как ты сама бы догадалась по его имени, если б капельку подумала.

— Ага, — сказал Майло, — только он в церковь ходил как миленький, когда интересовался знакомыми баптистами.

— Наверно, он был в методистской церкви со своей матерью, — сказала Мама. — И правильно.

И тут в первый раз заговорила Розакок.

— По-моему, это совершенно не ваше дело.

— Знаешь, плакучая ива, — сказал Майло, — ты бы на себя поглядела — сидишь серая, как зола, — тогда сама бы поняла, что пора кому-то взять хорошую дубинку да вправить ему мозги.

— Кому-то, да не тебе, — сказала Розакок. — Я со своими делами сама справлюсь.

— Дерьмово ты с ними справляешься, вот что. Он прилетел в субботу вечером. Ты его не видела — сколько? — два месяца. А он даже на глаза тебе не показался и сидит сейчас у себя на веранде, меньше чем в трех милях отсюда.

— Ладно, — сказала Розакок, — раз уж тебе так неймется, научи меня волшебному слову, чтоб он сию минуту очутился здесь в свадебном костюме.

— Тебе не волшебное слово нужно.

— А что же? Я старалась, бог свидетель.

Сисси, видя, что без всякого злого умысла оказалась зачинщицей всего этого, толкнула Майло в бок и сказала:

— Заткнись.

Но Майло уже разошелся.

— Тебе бы маленько перенять у Сисси ее способ. — Повернувшись к Сисси, он ухмыльнулся, а она оттолкнула стул и вышла из комнаты.

— Сисси, иди расскажи Розе, как тебя дядя научил охмурить беднягу Майло.

— Майло, — заорала Сисси из гостиной, — я тебя по-честному получила, и мой дядя тут ни при чем!

пропел Майло.

— Майло, вон из-за стола, — сказала Мама, а Розакок помчалась по лестнице в свою комнатенку.

Желтый солнечный свет заливал полкомнаты, и Розакок первым делом задернула занавески, и, затемнив окно насколько возможно, стала посреди комнаты и начала раздеваться. Она осмотрела каждый шов, проверила каждую пуговку на платье — крепко ли держится, потом подошла к высокому платяному шкафу и повесила его в самый темный угол, словно похоронила навеки. Она сняла с руки часики, подошла к печке и положила их на полку (но старалась в это время не смотреть на прислоненную к стенке фотографию), сбросила туфли, стоя, стянула чулки и просмотрела на затемненный свет — не спустилась ли где петля. А потом бросилась на кровать и в первый раз заплакала по Уэсли. Но слезы скоро иссякли, и злость тоже, и после них не осталось ничего. Просто ничего. Она даже думать не могла. Еще девчонкой, когда на нее нападала грусть, она, бывало, зажмуривала глаза и переключала мысли на будущее, стараясь представить, как она будет жить через месяц или в старости, и сейчас она попробовала сделать то же самое. Но ничего не вышло. Она не могла сейчас думать о том, что будет впереди, не только через месяц или лет через двадцать пять, но даже через час или завтра (а завтра — понедельник и работа). Она повернулась на спину и уставилась в потолок, где было желтое пятно, похожее на козлиную голову. Папа говорил, что наверху, на чердаке, он когда-то держал козлов и это пятно от козлиной мочи. Шутил, конечно. Все кругом только и знают что шутят. И она сказала вслух: «Как мне быть с Уэсли Биверсом? Ведь это не шутка». Второй раз она об этом спрашивала, а получила один-единственный ответ — шутку-прибаутку, которую спел ей Майло, она до сих пор звучала у нее в ушах. Майло — самый близкий ее взрослый родственник (Рэто, тот растет пока только от шеи вниз), и он ей спел такие слова.